Уже в Москве. Левую ногу при взрыве отрезало чуть ниже колена. Перманентная боль от фантомок и неистовое желание почесать левую пятку. Наклоняюсь в кровати, протягиваю руку, ощущаю на месте зуда пустоту.
Сейчас смотрел раненых в группе в интернете, подумал, что когда я наступил на мину, у меня пальцы разлетелись в разные стороны, их сейчас, наверное, мыши в поле грызут. Странное ощущение.
Говорят, как минимум полгода тут лежать. Я собрался с мыслями, позвонил брату. Все ему рассказал. Он все понял, мой брат.
А Анюта перестала так часто звонить, когда узнала, что я лишился ноги. Но я не осуждаю. Зачем я ей такой?
Противно было перевязку делать с гемостатиком Малому в темноте. Всё течёт, всё болтается. Ну ничего, главное живой остался, не вытек. А мне никто не делал. Только жгуты сам наложил. Нас распределили в разные госпиталя, мы поддерживаем связь. Непереставая благодарим друг друга за жизнь, вспоминаем те страшные часы. Он, кстати, решил, что с одной ногой женится-таки на той девушке.
Лежу в том же центре, где был после первого ранения. Никак не могу привыкнуть к тишине. Деградировали мы там, в лагере. Очень сложно вернуться к старому себе. Я привык к позывным. Там нет имён, старых кличек. Только позывные. Нет старой жизни. Человек, с которым ты минуту назад пил кофе, непринуждённо болтал, сейчас 200. Там это нормально. Но ненормально здесь. Только в госпитале, когда ты так много времени предоставлен сам себе, начинаешь задумываться о других. В сердце появляется и всё больше разрастается зияющая пустота.
Рус сегодня звонил. В него опять камикадзе влетел. То же самое. Говорит, что два раза повезло. Тоже нога раздроблена сильно, но пока непонятно, может, соберут. Если до второго задания это звучало страшно, то теперь с уверенностью могу сказать: жить без ноги можно.
Лебедь, парнишка благодаря которому я вышел с первого задания, погиб. Отправили-таки его на задание с отказывающими ногами. Крепкий, сильный физически и морально, благородный юноша, мой Ангел-хранитель, теперь предан земле.
Я писал списки тех, кого помню после первого задания. Заполняю списки дальше. С каждым новым позывным груз 200 как будто ложится мне на плечи. К глазам подступают слезы, я пытаюсь затолкать их обратно.
Сегодня узнал, что Тор, с кем я на первое задание заходил, только в другой группе, с которым заходил недавно в одной группе — двести. В него прилетел кассетный боеприпас. Он кричал, очень хотел жить. Почти сразу за первым прилетел второй. Тор замолк. Навеки.
Китаец, парень из нашей группы, пошёл дальше, попал под кассетный обстрел. Рука переломана, тело с ногами всё в осколках. Живой, сейчас в больнице. Я уже не знаю, что лучше: живым остаться и снова пойти на задание или сразу погибнуть.
Чёрный был мужичок сорока пяти лет. Ему руку оторвало миномётом. Вытек. Не дождался помощи наш весельчак. Наверное, так же, как и мы, умирал, восставал из царства Аида не раз, но однажды не смог.
Клон первоход был. Танком разорвало. Тоже двести. Тут и хоронить нечего будет. Его прах уже разлетелся по чужой стране.
Перед нашим выходом так же группа АГСников уезжала на нашу точку, их камикадзе разнёс. Насколько знаю, было 17 человек. Много двести, много триста. Целых нет.
Я когда в части был, у нас был командир роты — парнишка моего возраста, с палочкой ходил из-за того, что дрон в ногу влетел, и нога не заживала. На днях узнал, что его на передок отправили, хотя он ждал, что его снимут.
Тихому дрон руку сломал, теперь она не сгибается. Тридцать дней дали на реабилитацию, потом обратно на передок. Он уже каску купил с бронёй. Руку вылечат, как почку мою.
Парень, который меня вывозил с передка на втором задании, тоже в больницу едет. Осколочное получил. Нервы перебиты. Там из эвакуационной группы опять никого не осталось.
Группу Тарзана в ноль разбили. Никого не осталось в живых.
Слон звонил. Нашли Пушкина. Тело его. Тарзана же самого, оказывается, пулемётчик в спину ударил. Такого справедливого человека нагнал столь несправедливый конец. Теперь на сына будет смотреть с небес.
Санька тоже двести. Никогда не забуду, как проводили вечера в кабинете директора, как жгли костры, гоняли на тырчике. Как он купил мотоцикл, решил тюнинговать его после СВО. Было очень много планов и надежд, а осталась лишь могила и табличка с его именем, высеченная на памятнике.
Пока жив хоть один человек, который помнит о пропавших без вести или погибших, они будут продолжать жить в наших сердцах, в нас самих. Да, их больше нет рядом с нами, но нужно жить так, чтобы они знали, что погибли не напрасно.
Мы всегда по сути были мясом. Остаться без конечности — единственный шанс выйти оттуда живым. Несмотря на всю боль внутри меня, всю вину, которая съедает меня каждую ночь, я стараюсь не терять оптимизма. Буду жить вопреки.
Совсем непросто жить дальше, радоваться новому дню. Сейчас я одинок, как никогда раньше. Анюта не может сказать прямо, что не хочет жить с калекой, я же не глупый. Всё равно на что-то надеюсь.
На похоронах Саньки не был. Он лежал в могиле, я — в госпитале. Если родные потеряли сына, брата, племянника, я потерял лучшего друга, названого брата. К сожалению, не только его. Память возвращается, с ней люди, которых уже нет с нами. Мы шли по дороге в небеса. Только некоторым удалось свернуть с пути, остаться здесь.
Я нашел в себе силы позвонить Матери. Она задала лишь один вопрос: «Навоевались? Понравилось?». Эти слова, как укор, теперь всегда со мной.
А про свое участие в специальной военной операции говорю так: «Схожу на войну по-быстрому и вернусь: одна нога здесь, другая там». Всё бы ничего, но вот эти глаза…