69
Под эпилепсией понимается «…внезапное, зачастую молниеносное появление судорог во всей мускулатуре, которые носят тонический, потом клонический характер, тянутся несколько минут и связаны с тяжелым расстройством сознания, имеющем вид полной потери сознания». (Dr. Е. Bleuler. Руководство по психиатрии. Берлин, 1920, С. 362–363.)
70
Dr. Е. Bleuler. Руководство по психиатрии. С. 363–364.
71
Там же, с. 364. См. также фундаментальное исследование: А. Крейндлер. Эпилепсия. Клинические и экспериментальные исследования. М., Медгиз, 1960.
72
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 6 («Преступление и наказание»), с. 90–91.
73
Ср.: «…этот прием с известным основанием можно рассматривать как своеобразную драматизацию бреда, т. е. развертывание явлений галлюцинации и бреда вовне как реального события, но окрашенного в тона, выдающие его происхождение». (А. Л. Бем. Исследования. Письма о литературе. М., «Языки славянской культуры», 2001, с. 270.)
74
Гиппократ. Избранные книги. М., 1994. С. 498–499.
75
М.В. Волоцкой. Хроника рода Достоевского. 1506–1933. М., 1933. С 370.
76
Ф. М. Достоевский. Том 15 ПСС («Братья Карамазовы»). С. 117.
77
3. Фрейд. Художник и фантазирование. М., 1995. С. 290.
78
А.Л. Бем в работе «Достоевский. Психоаналитические этюды» вполне справедливо ограничивает применение техники психоаналитического дознания, полагая, что оно «возможно только до той границы, до которой доводят закрепленные в слове следы когда-то реальных у автора душевных переживаний». (А. Л. Бем. Исследования. Письма о литературе. М., 2001. С. 261.) Но все дело именно в «границе», как мы можем ее понимать с точки зрения Произведения (не автора), т. е. с точки зрения того, что действует в нем с неослабевающей силой свободной энергии. Произведение в этом противостоит тексту, нейтральной и равной себе матрице изменяющихся контекстов смысла, претендующей на абсолютное сообщение о Мире.
79
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 25 («Сон смешного человека»). С. 108.
80
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 8 («Идиот»). С. 377–378.
81
Собственно, подобный стиль разработки сна и сновидений известен с немецких романтиков. Несомненно, к Достоевскому он переходит от Гоголя (см. наш прежний разбор темы сна в поэзисе Гоголя). Достоевский напрямую заимствует содержание сновидных сцен у Гоголя, вплоть до совпадения сюжетных деталей, хотя его экспериментирование с миметическими основаниями сна-кошмара сугубо индивидуально. Два вида снов. Один разряд снов – это «сны-кошмары.» (сон Ипполита, например), другие – «сны счастья.» (сон Раскольникова о «Золотом веке»). Но есть еще состояние, которое касается поведения многих персонажей, порой законченно сомнамбулическое, рассеянное, «плывущее». Или тот же сон-притча «Смешного человека». Везде мы находим свидетельства громадной роли сновидческого материала, без которого, надо признать, не было бы литературы Достоевского.
82
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 9 («Вечный муж»). С. 7–8.
83
Там же. С. 97.
84
Ф. М. Достоевский. А. Г. Достоевская. Переписка. М., 1979. С. 11–12,12– 13,14–15, 15–16, 18.
85
Ф. М. Достоевский. ПСС. (Письма 1860–1868). Т. 28. С. 196–197.
86
Ср. «Он никогда не успокаивался пока не терял все. Игра была для него также средством самонаказания». (3. Фрейд. Достоевский и отцеубийство – 3. Фрейд. Художник и фантазирование. М., «Республика», 1995. С. 292; См. также: S. Freud. Dostojewski und die Vatertotung (1928) – S. Freud. Bildene Kunst und Literatur. S. Fischer Verlag, 1997.)
87
Ср.: «Для местного игрока пушкинской эпохи (а местная картонная игра была помти всеобщей страстью, несмотря на официальные запреты) выигрыш был не самоцелью, а средством вызвать ощущение риска, внести в жизнь непредсказуемость». (Ю. М. Лотман. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – намало XIX века). Санкт-Петербург, «Искусство» 1994, с. 154.) Выделим здесь главный аспект: сравнение рулетки и карточной игры. В той степени, в какой игра может оставаться игрой, существуют и правила, вводящие ограничения для каждой игры. Картежная игра по многим своим компонентам все-таки умаляет непреклонность случая, повышает управляемость им («шулерство», «блеф» и пр.). В отличие от рулетки внезапность случая здесь повышается, как повышается тонус ожидания и весь эмоциональный строй рискованного существования, бытие-в-риске. Если рулетка в качестве игры освобождает зависимость Случая от самой игры, то карточная игра повышает. Во всяком случае, некоторые карточные игры требуют определенного искусства (психологической и интеллектуальной подготовки). Игра в рулетку ведома слепым случаем, как, впрочем, и лотерея, в которой иногда выигрывают (но здесь слишком растянуто время ожидания). Частота выпадений при игре в рулетку неких цифр (проигрыш или выигрыш) достаточно высока, именно это ослабляет власть случая, заставляет строить план игры, да и саму игру рассматривать чуть ли не как явление, которое можно планировать. Теперь может быть объяснено странное явление так называемой русской рулетки, которая невольно, но с какой-то странной навязчивостью повторяется в сценах самоубийства. В сущности, двойное отношение: отношение рулетки к игре картежной, своей противоположности, но, с другой, столь же крайним термином является и самоубийство, как если бы персонаж выходил из игры, продолжая игру. Ведь колебание Достоевского между чувством вины и наказанием (самонаказанием или возможностью избежать вины благодарю преступлению против самого себя) очевидно. Самоубийство – это выход персонажа из игры, сигнал финала и завершенности некой идеи.
88
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 5. С. 291.
89
Ф. М. Достоевский. ПСС. Т. 28 (Письма 1860–1868). С. 182–183. (А. П. Сусловой от 5 мая 1867 года.)
90
Там же. С. 260. (А. Майкову от 1 марта 1868 года.)
91
Ф. М. Достоевский. Том 28, (Письмо к А. Н. Майкову от 16 августа 1867. Женева). Ленинград, «Наука», 1985. С. 208.
92
Ср. «Веришь ли, я проиграл вчера все, все до последней копейки, до последнего гульдена,