54
Тем более если мы учтем не вполне доказанное, но все-таки достаточно вероятное свидетельство, кстати, тщательно уберегаемое семьей и друзьями Достоевского: отец Достоевского был убит собственными крестьянами и умер от самой жестокой казни: задохнулся от набитой в рот ему земли. Будто бы крестьяне кричали: «Карачун ему!» А «карачун» и есть эпилептический припадок, болезнь, кстати, долгое время широко распространенная в русских деревнях, часто сопровождавшая тех, кого называли «святыми угодниками» и «юродивыми», да и просто «деревенскими идиотами». Эпилепсия спутывалась с юродивостью как знаком святости и богоизбранности. Юродивость и эпилепсия – все это грани священной болезни. С другой же стороны, это травматические формы миметической реакции, а точнее, разрушение одним ударом миметической защиты с переводом в беспорядочно-автоматические колебания, не имеющие уже никого значения защиты. (См.: В. С. Нечаева. Ранний Достоевский. 1821–1849. М., «Наука», 1979. С. 85–94; см. также: Домыслы и логика фактов. К биографии Ф. М. Достоевского. Литературная газета, № 25, 18 июня 1975 г.)
55
Ж.-П.Сартр. Идиот в семье. Гюстав Флобер от 1821 до 1857. Санкт-Петербург, «Алетейя», 1998. С. 185–191. (пер. с франц. Е. Плеханова)
56
Сам Достоевский никогда не скрывал своего заболевания и говорил о нем откровенно и без смущения. «Да, я болен падучею болезнью, которую имел несчастье получить 12 лет назад, получил в неприятную эпоху жизни. Болезнь в позор не ставится. (…) Но падучая болезнь не мешает деятельности. Было много даже великих людей в падучей болезни, из них один даже полмира перевернул по-своему, несмотря на то что был в падучей болезни». (Ф. М. Достоевский. Записные тетради. С. 254.) Или: ««Болезненные произведения?». Но самое здоровье ваше есть уже болезнь. И что можете знать вы о здоровье?» (Там же. С. 367.) Кстати, часто он сам путался в собственных свидетельствах о начале заболевания: «Вы спрашиваете о моем здоровье. Может быть, вы слышали, что я эпилептик. Средним числом у меня припадок раз в месяц уже много лет, с Сибири, с тою разницею, что в последние два года мне надо, чтоб войти после припадка в нормальное состояние, пять дней, а не три, как было все чуть не двадцать лет. И вот странность: пять уже месяцев прошло с тех пор как у меня был последний припадок.<…> Остановились». (Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 29 () Письма. Погодину от 26 февраля 1873 года.) И в другом месте: «Он сказал мне, что недавно с ним был припадок… Мои нервы расстроены с юности, – говорил он. – Еще за два года до Сибири, во время моих литературных неприятностей и ссор, у меня открылась какая-то странная и невыносимо мучительная нервная болезнь. Рассказать я не могу об этих отвратительных ощущениях; но живо их помню; мне часто казалось, что я умираю, ну вот право – настоящая смерть приходила и потом уходила. Я боялся тоже летаргического сна. Странно – как только я был арестован, вдруг вся эта моя отвратительная болезнь прошла, ни в пути, ни на каторге в Сибири и никогда потом я ее не испытывал – я вдруг стал бодр, крепок, свеж, спокоен. <…> Но во время каторги со мной случился первый припадок падучей, и с тех пор она меня не покидает. Все, что было со мною до этого первого припадка, каждый малейший случай из моей жизни, каждое лицо, мною встреченное, все, что я читал, слышал, я помню до мельчайших подробностей. Все, что началось после первого припадка, я очень часто забываю, иногда забываю совсем людей, которых знал хорошо, забываю лица. Забыл все, что написал после каторги; когда дописывал «Бесы», то был должен перечитать все сначала, потому что перезабыл даже имена действующих лиц…“». (Достоевский в воспоминаниях современников. С. 191–192.)
57
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 27. Л., 1984. С. 100–101.
58
Там же. С. 104.
59
Там же. С. 107–108. См. также: Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради 1860–1881. М., 1971. С. 349–350. (Везде разр. моя – В. П.)
60
Там же. С. 114–115.
61
Там же. С. 118.
62
П. Вирилио пытается пойти дальше и предлагает свой термин, чтобы обозначить частоту прерываний, – picnolepsy (от греческого picnos «частый»). «В силу иррегулярности точечной эпилептики, определяемой как неожиданность и неопределенная вариация частот, больше не идет речь о напряжении или внимании, но о чистой и простой отсрочке, suspension [задержке, оттягивании, подвешивании] (посредством убыстрения), об исчезновении и повторном появлении реального». (Р. Virilio. Esthetique de la disparation. 1980. p. 25.)
63
Некоторые исследователи мозга задавались вопросом: не ошибаемся ли мы, иногда принимая за патогенные некоторые случаи атавистического миметизма, в том числе и эпилепсию? Не является ли она необходимой реакцией организма на избыточно шоковую ситуацию или на то, что ее вызывает или может вызвать? «Быть может, назначение этого несчастья – предотвратить катастрофу. Существует и особое свидетельство правомерности такого взгляда на эпилепсию – сходство естественного припадка с припадком, вызванным электрошоковой терапией. Много аналогий есть и в природе. <… > Поэтому возможно, что в случае эпилепсии мы наблюдаем оставшийся от далеких времен отголосок этого первого нервного урагана». (Грей Уолтер. Живой мозг. М., 1968. С. 98.)
64
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 8 («Идиот»). С. 187.
65
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 6 («Преступление и наказание»). С. 335.
66
Вяч. Иванов. Лик и личины России. Эстетика и литературная теория. М.: 1995 С. 409.
67
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 8 («Идиот»). С. 187–189.
68
См. прежде всего недавно переизданную работу: В. Ф. Чиж. Ф. М. Достоевский как психопатолог и криминолог; В. Ф. Чиж. Болезнь Н. В. Гоголя. Записки психиатра. М., «Республика»,