37
Диктовать систематически Достоевский начал после женитьбы на А. Г. Сниткиной. Благодаря стенографической записи он смог выполнить условия контракта со Стелловским, когда буквально за месяц написал роман «Игрок». Стенография чисто «женское дело», почти как рукоделие (вязание или вышивание гладью), но и искусство, от которого зависят стилистические достоинства литературного текста. Вот, например, одно из писем его близкой родственнице: «Вот что: не хотите яи заняться стенографией, Р Слушайте внимательно, Сонечка, стенография есть искусство высокое, не унижающее ремесло (хотя таковых и нет совсем, по моим идеям), а дающая честь и огромные средства, обладающему искусством. Это искусство свободное, а следственно, женщины находят в нем свою дорогу (пример – Анна Григорьевна, которая, впрочем, далеко не успела усовершенствоваться, но непременно хочет продолжать, приехав в Петербург). Это искусство в лучших представителях своих требует даже очень большого и отчасти специального образования. Вы поймете это: составлять отчеты серьезных заседаний для газет надо человеку очень образованному. Мало передать слово в слово, надо обработать потом литературно, передать дух, смысл, точное слово сказанного и записанного». (Ф. М. Достоевский. Письма 1860–1868. Т. 28, кн. 2, С. 293.)
Понятно, что не стенографическая запись была причиной быстроты письма Достоевского. Всему виной техника планирования, а она рассчитана на передачу содержаний некоего события («о котором и рассказывается»), в то время как запись включает обязательную процедуру контроля над тем, как что-то рассказывается, т. е. достоверность случившегося. Достоевский, насколько это сегодня известно, ничего из своих произведений не переписывал в отличие, например, от Гоголя и Толстого. Скорее он решался отказаться от написанного и создать новую вещь, чем старался добиться большей эстетический ясности и завершенности сочинения. Достоевский пытался добиться такой скорости письма, которая позволила бы реальному событию совпасть с рассказываемым. Отсюда чрезвычайная значимость «обновляющего» планирования. (См.: Б. Н. Капелюш и Ц. М. Пошеманская. Стенографические записи А. Г. Достоевской. – Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения. Т.6, М – Л., 1961.)
38
Б. А. Успенский. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI–XIX). М.: «Гнозис», 1994. С. 184–191.
39
Исследованная Ю. Тыняновым пародия в контексте отношений Достоевского и Гоголя. Пародирование – часто тренинг в умении точно передавать стилевые особенности образца. Это миметически полезное упражнение, отрабатывающее отдельные элементы образа (словесные кальки, неологизмы, позы, жесты, движения, обращение со временем и т. п.). Пастиши и миметизмы, подражания и имитации чужых стилей как раз и есть выделение элементов, причем, это выделение настолько резкое и даже чрезмерное – оптика сверхувеличения и уменьшения деталей, – что оно затрагивает целое образа, и он пародийно искажается. Пародия крайне чувствительна к телесно выраженным знакам пародируемого (например, часто повторяемый жест), они наиболее доступны миметическому присвоению. Таким образом, под пародией следует понимать намеренное нарушение принципа целостности пародируемого образа (равновесие между частью и целым). В пародии связь с пародируемым объектом намеренно выпячивается, поэтому узнавание здесь играет первостепенную роль, в то время как в более сложных миметических конструкциях произведения Достоевского эта связь или затушевывается, или намеренно стирается, хотя она и продолжает присутствовать. Ведь гоголевское влияние на литературу Достоевского никогда не ослабевало.
40
Давно признано, начиная с Энгельгардта и Бахтина, что роман Достоевского идеологический. Но это совершенно не так – роман идеи, или идейный (но не идеологический). И идея должна пониматься не так, как толкуется этот термин в философском словаре, а в соответствии с тем, какой смысл придает ему сам Достоевский. Идея для Достоевского – и план, и персонаж, и конструкция, но не вторичный опыт рационализации того, что поддается переработке в клише и символы идеологического плана, скрывающего от нас устройство реальности.
41
Тема достаточно подробно исследуется в книге: П. Казанова. Мировая республика литературы. М.: Издательство им. Сабашниковых, 2003. С. 231–236.
42
Ф. М. Достоевский. Идиот. С. 197. (Разрядка моя. – 13.17.)
43
Там же. С.108.
44
В.В. Виноградов. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С.И2.
45
Наиболее полно и систематически проблематика стиля Ф. Достоевского исследована в книгах: Н. М. Чирков. О стиле Достоевского. Проблематика, Идеи. Образы. М., «Наука», 1967; Е. А. Иванниковой. Синтаксис художественной прозы Достоевского. М., «Наука», 1979.
Стоит заметить, что упущение многих весьма добросовестных и важных исследований, (И. Аннинского, Ю. Тынянова, В. Виноградова) заключается как раз в том, что не учитывается взаимосвязанность основных элементов произведения, понимаемого в функции возможной целостности, не актуальной, ограниченной и локальной. Поэтому точный филологический анализ, отделяя, например, повествование от описания и рассуждения как жанровых практик письма, не замечает их причинную взаимообусловленность в контексте произведения. То, что не имеет ценности в повествовании, и то, что не может быть передано в описании облика персонажа, пейзажа, внутреннего убранства интерьера, может быть истолковано как нехватка миметических возможностей в литературе Достоевского. Но здесь отрицательного эффекта. На самом деле именно нехватка структурирует новые, неизвестные до Достоевского возможности литературы.
46
Там же. С. 311.
47
Ф. М. Достоевский. ПСС. Том 6 («Преступление и наказание»), С. 260, С. 271.
48
Там же. С. 316.
49
Достоевский. Материалы и исследования. Т. 2. Л., 1976. С. 32.
50
Из архива Ф.М. Достоевского. «Преступление и наказание». С.173
51
Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради. 1860–1881. М., «Наука», 1971. С. 618.
52
Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради. 1860–1881 гг. М., 1971. С. 251.
53
Ср.: «Конечно, мы все знаем, что когда-нибудь умрем, что, может быть, завтра умрем, но это общее положение: оно не страшит нас или страшит только во время какой-нибудь опасности. У Достоевского эта опасность всегда присутствовала, он постоянно был как бы накануне смерти: каждое дело, которое он затевал, каждый труд, любимая идея, любимый образ, выстраданный и совсем сложившийся в голове, – все это могло прерваться одним ударом. Сверх обыкновенных болезней, сверх обыкновенных случаев смерти, у него был еще свой случай, своя специальная болезнь;