* * *
Вам, конечно же, ясно, что самолет не сгинул в буране. Это реальная история, и рассказываю ее я, но все пятьдесят минут полета меня не покидала мысль, что, если я погибну, пытаясь добраться до больного Карла, ему придется нести бремя этой иронии до конца жизни. Я сидела в одиночном кресле, прямо за мной – мужчина, который громко и беспрерывно рычал на двоих своих сыновей, сидевших через проход. Мальчикам, наверное, было десять и двенадцать лет, они били, шлепали, щипали друг друга и вопили, как две росомахи, пристегнутые к смежным сиденьям. Никогда прежде я не видела, чтобы отец и сыновья так ужасно вели себя на борту самолета. Но внезапно все трое замерли – можете представить, насколько страшным был полет. Пробираясь сквозь снег, мы кренились набок, пикировали вниз, набирали высоту, и в одно мгновение все трое положили руки на колени и больше не издали ни звука.
Как пилот разглядел взлетно-посадочную полосу, как он вообще хоть что-то разглядел, я так и не узнаю. Мы были в воздухе, и вот уже выруливаем к гей-ту, пассажиры аплодируют и плачут. Я не видела ни аэропорта, ни башни, ни самолета. Как будто иллюминаторы были заклеены листами толстой белой бумаги. «Добрались, – сказал пилот. – Мы последние. Аэропорт закрыт». Мы прибыли в Рочестер, опередив расписание.
Я вошла в палату Карла примерно за тридцать секунд до того, как его привезли. «Видишь? – сказал он сестре, увидев меня. Из-за анестезии его голос казался изможденным. – Я же говорил, что она приедет». – Он взял меня за руку: – «Они сказали, это невозможно. Все закрыто, говорят. А я сказал, вы не знаете Энн», – и провалился в сон.
Объясните мне, что такое сомнение, потому что в тот момент я перестала это понимать. Взамен я расскажу вам все, что знаю о любви.
Они не обнаружили ни закупорки в сердце, ни атеросклероза. Это был парвовирус. У него была кардиомиопатия. Кардиолог объяснил мне, что примерно половина мышечной ткани в сердце Карла мертва. Его посадят на бета-блокатор «Корег». Он должен будет принимать его всю оставшуюся жизнь. Если его фракция выброса – объем крови, который способно перекачивать сердце, – упадет еще ниже, скажем, до двадцати процентов, тогда он сможет претендовать на место в списке на трансплантацию.
Я спросила врача, есть ли хоть какой-то шанс, что все наладится само собой, что ситуация со временем выровняется.
– Ткани сердечной мышцы не восстанавливаются, – сказал он.
Два дня и множество тестов спустя мы были в аэропорту Рочестера – ждали вылета в Нэшвилл. Снегопад прекратился, заносы разровняли в огромные сугробы. Мы с Карлом стояли у окна – его рука на моем плече – и смотрели на белое поле.
– Думаю, когда приедем домой, нам стоит пожениться, – сказала я.
Карл кивнул: «Думаю, да».
– Я выставлю дом на продажу.
– Хорошо, – сказал он.
И все. После одиннадцати лет споров добавить было нечего. «Все отношения, которые тебе предстоит завести в жизни, закончатся», – сказала мне мама. Если бы Карлу понадобилась моя помощь, если бы в госпитале было необходимо принять какие-то решения, у меня, как у его подруги, не было бы никаких прав. Ему была нужна жена. Возможно, ему всегда была нужна жена.
Позже Карл признался мне, что, отправляясь в Майо, он предполагал, что с ним что-то не так. Он был слишком вымотан. Он слишком быстро старел. Что бы ни было с ним не так, все, чего я раньше не замечала, «Корег» лишь усугубил. Если он и поддерживал в нем жизнь, то делал это ценой его здоровья. Ему было трудно задерживать дыхание, подняться по ступенькам стало для него целым предприятием, сам он вообще ничего не мог поднять. Он в буквальном смысле посерел. Все, чего мне хотелось, – выйти за него замуж.
Во всем, что касалось свадьбы, болезнь Карла обеспечила нам своего рода карт-бланш. Мы сказали нашим семьям, что поженимся, но как таковой свадьбы не будет. Мне предстоял переезд, нам нужно было думать о здоровье Карла. Устраивать вечеринку значило бы бездумно растрачивать наши и без того ограниченные запасы энергии. Никаких приглашений и платья, никаких списков, арендованных машин, подарков, а значит – какое облегчение! – и благодарственных открыток. То, что должно было произойти между нами, было исключительно нашим делом. Моя сводная сестра Марси выставила мой дом на продажу, и четыре часа спустя его купили. Все, чем обладала, я перевозила в четырех коробках: заполняла их, отвозила к Карлу, распаковывала, возвращалась домой, заполняла, отвозила, распаковывала. Теперь я смотрела на дом Карла как на место, где буду жить, а не только проводить выходные. Впервые я заметила, сколько там незанятого места: пустующих шкафов, целых пустующих комнат. Фотографии были прислонены к стенам и шкафам или без всякой идеи висели на торчащих из стен гвоздях.
– Можно подумать, ты сюда так и не въехал, – сказала я, хотя он прожил в этом доме почти десять лет.
– Не хотел особо хозяйничать, пока тебя не дождусь, – сказал он.
Мы попросили нашего приятеля, католического священника, управлявшего приютом для бездомных, поженить нас. Он сказал, что не занимается этим.
– Отлично, – сказала я. – Просто заскочи к нам и подмахни бумаги, или я могу их тебе привезти.
Мы получили разрешение на брак – в штате Теннесси оно действует месяц, – и где-то через неделю наш друг позвонил нам, сказал, что собирается на вечеринку Кентукки Дерби в нашем районе и может зайти. Посидел с нами в гостиной пару минут, сказал что-то приятное о любви, выпил стакан клюквенного сока, поставил свою подпись и отправился на вечеринку. Позже я попросила маму расписаться в качестве свидетеля и отнесла документы на почту. Мы не менее женаты, чем все остальные.
Позже в тот день мы вышли прогуляться и купили новую газонокосилку.
Возможно ли, что беспокойству приходит конец как раз в тот момент, когда у нас не остается на него времени? Я не выходила замуж за Карла, поке не решила, что он умирает. Ночью мы лежали в постели, держась за руки.
– Какая же я идиотка, – сказала я. – Нам давным-давно стоило это сделать.
– Сейчас самое время, – сказал Карл.
* * *
В браке меня удивили две вещи. Во-первых, я обнаружила, что Карл кое-что от меня скрывал. На самом деле он любил меня сильнее, чем показывал раньше.