Мы поженились в июне 1988-го. В день церемонии бесследно исчезли мои свадебные туфли. Клятвами мы обменивались на улице, и пчелы роились вокруг цветов в моих волосах. Свадебный торт от жары превратился в жижу, и, поскольку времени испечь новый не было, моя сестра заморозила пустые плошки, чтобы мы могли сфотографироваться так, будто что-то разрезаем. Когда мы выезжали из города, у машины полетел двигатель, и мы провели наш свадебный отпуск и все отложенные на него деньги в автосервисе в Пуласки, Теннесси – на родине ку-клукс-клана. Брак, продлившийся четырнадцать месяцев, стал самой настоящей катастрофой.
Мы переехали в Мидвилл, штат Пенсильвания, где поделили преподавательскую ставку в небольшом гуманитарном колледже. Поскольку мы никого там не знали, то могли вполне успешно изображать счастливую пару. Как ни странно, в то время я обратилась к школьным урокам домоводства. Решила, что буду поддерживать стабильность готовкой. Жарила и тушила курицу или рыбу с овощами и крахмалосодержащими (рис, картошка, паста) семь дней в неделю. Пекла десерты. Мы пили много-много молока. Я понятия не имела, что значит быть замужем, что значит быть женой, кроме того, что мне положено стряпать, стирать, убирать и гладить. Такая игра в домашний очаг. Теперь я понимаю, что Деннис, который бушевал, хлопал дверями и мог не разговаривать со мной целыми днями – мы в буквальном смысле по нескольку дней не обменивались ни единым словом, – был, наверное, напуган не меньше моего. Мы оба полагались на наши прошлые знания и были совершенно не в состоянии помочь друг другу. Следующим летом, измученные отсутствием прогресса в отношениях, мы разъехались по разным писательским колониям – летним лагерям для взрослых, – и там, проведя без него два месяца, я наконец увидела ярко-красную табличку «Выход», светившуюся в темноте.
Рискуя подать преждевременную надежду, сразу оговорюсь: эта табличка не вывела к счастью – там, за дверью меня ждала самая черная полоса несчастья, после которой тьма начала редеть.
* * *
– Напиши историю своего счастливого брака, – говорит Ники.
– Я пытаюсь, – отвечаю я.
* * *
Это случилось в начале августа, вечером моего первого дня в Яддо, артистической колонии в Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк. После наступления темноты я проходила через одну из общих комнат, где разговаривали несколько женщин, а в углу сидел мужчина и что-то писал в блокноте. Следом за мной вошла еще одна женщина – вся в слезах. Она сказала, что, похоже, у нее выкидыш, и ей нужно, чтобы кто-то отвез ее в больницу. У кого-нибудь есть машина? Машина была у парня с блокнотом.
– Возможно, кому-то из нас тоже стоит поехать, – сказала я, предполагая, что, если все пойдет плохо, может потребоваться женское участие.
Остальные посмотрели на меня беспомощно, и, хотя я здесь никого не знала, сказала, что поеду я. Втроем мы сели в машину и отправились в госпиталь. Девушку тут же укатили, но мы успели пообещать, что дождемся ее. Сидели в приемном покое, позже – на скамейке во дворе; разговаривали и дымили до самого утра.
У Дэвида (так его звали) были впечатляющие познания в психологии. Он был на полтора года старше меня и уже дважды лежал в психиатрических клиниках. Провел немало часов с мозгоправом. А еще он был значительно умнее всех, кого я встречала до сих пор. Я толком не умела говорить о своих проблемах, возможно, поэтому у меня их было так много, но он задавал правильные вопросы, и времени для разговора у нас было предостаточно. К полуночи Дэвид уже услышал историю моего несчастливого брака – и в стихах, и в прозе. К трем часам ночи он осторожно предположил, что образ жизни, который я веду, с жизнью несовместим. Когда в районе шести утра появилась наша роженица, она была удивлена и тронута, обнаружив, что мы ее дождались. Она не потеряла ребенка, и с этой счастливой новостью мы отвезли ее обратно в Яддо отдыхать. Мы с Дэвидом проголодались, поэтому направились в закусочную позавтракать и просидели там до обеда. Нам все было не наговориться, поэтому, вернувшись в Яддо, мы проговорили до поздней ночи, после чего не могли уснуть до рассвета, и тогда Дэвид вновь зашел ко мне в комнату; на этот раз мы не разговаривали.
Не думаю, что мое детство или несчастливый брак могут послужить оправданием, и, будем честны, сокрушалась я не из-за собственной неверности, а из-за того, что утратила статус потерпевшей. Нельзя быть тем, кого попирают и угнетают, и одновременно тем, кто заводит интрижку, поэтому я решила держать все в секрете. Более двадцати лет спустя я думаю: дом был охвачен пламенем, и я выпрыгнула из окна, вместо того чтобы воспользоваться дверью. Теперь мне не кажется важным, как именно я выбралась наружу. Я была спасена.
Следующие три недели я бродила по Яддо и ревела. Курила, пила, ездила на поезде в Саратогу смотреть скачки. Мы по-прежнему были близки с Дэвидом, и я отдавалась ему со всей неистовой и жадной энергией, на какую способен горящий дом. Я позвонила Деннису в его артистическую колонию и сказала, что с меня хватит, что не вернусь домой, что хочу развестись. Он сказал, что и слышать об этом не хочет: я должна собрать волю в кулак и не ломать ему кайф. Я проводила много времени в бассейне – это здорово помогает, если вы не всхлипываете то и дело, но слезы у вас постоянно текут. Там я повстречала невероятную черноволосую Эдру. Она была в курсе моей ситуации; думаю, все были в курсе. Она спросила, собираюсь ли я разводиться с мужем. Она сама через это прошла. Я ответила, что не знаю.
Стоя по пояс в воде в бассейне в Яддо, я получила дар: первый стоящий совет касательно брака из всех, что мне давали за двадцать пять лет жизни.
– Он помогает тебе стать лучше? – спросила Эдра.
Я стояла в небесно-голубом бассейне под сияющим лазурным небом, блямкала пальцами по солнечным бликам на воде, и никак не могла взять в толк, что она имеет в виду.
– Стала ли ты умнее, добрее, благороднее рядом с ним? Стала ли ты лучше писать? – спросила она, сужая перечень вопросов. – Стала