Бойцы вокруг не двигались. Стояли как статуи в чёрной броне, автоматы наведены, пальцы на спусковых крючках. Тридцать человек минимум я насчитал, пока Стрельцов произносил свою речь. Плюс снайперы на крышах, их как минимум двое, судя по характерным отблескам оптики.
Артефакты-нейтрализаторы на их груди мерцали синим светом. Маленькие кристаллы в серебряных оправах, вшитые прямо в бронежилеты. Подавители магии — технология, которую Инквизиция разработала специально для операций против сильных магов. Создают поле, которое гасит любые магические проявления в радиусе нескольких метров.
С такими штуками даже архимаг становится обычным человеком. Беспомощным, уязвимым, лишённым главного преимущества.
А я с тремя процентами в Сосуде и так был почти обычным. Подавлять уже особо нечего.
Безвыходная ситуация.
Три процента Живы. Команда в руинах. Десятки стволов, направленных в лицо. Капитан Инквизиции с триумфальной улыбкой.
Мозг автоматически начал перебирать варианты. Привычка, выработанная за тысячу лет — в любой ситуации искать выход. Даже когда выхода, казалось бы, нет.
Бой?
Чистое самоубийство. Даже если бы я был в полной силе: сто процентов Живы, полный резерв некроэнергии, свежий и отдохнувший, то против такого количества подготовленных бойцов с подавляющими артефактами шансы стремились к нулю. Тридцать человек, обученных работать против магов. Снайперы на крышах. Бронемашины с магическими экранами. А я измотанный, обожжённый, с энергией на три слабых удара.
Один серьёзный выстрел, и всё закончится. Быстро, возможно, даже безболезненно. Но закончится.
Это для меня неприемлемо.
Побег?
Невозможен. Окружены со всех сторон — я видел, как бойцы перекрыли все выходы с поляны. Забор слева, здание справа, машины сзади и спереди. Теневой переход? Не владею — это техника для теневиков, а я некромант.
Телепортация? Не моя специализация, да и энергии не хватит. Просто убежать ногами? С тремя процентами Живы я пробегу метров десять-пятнадцать, прежде чем мышцы откажут. Потом упаду, и меня поднимут. Или не поднимут, если бойцы решат стрелять.
Тоже неприемлемо.
Сопротивление?
Бессмысленно. Только ухудшит ситуацию. Статья за нападение на представителей власти — это дополнительные годы к сроку. Или пуля в голову «при попытке к бегству», ведь Стрельцов не выглядел человеком, который будет долго церемониться с опасным некромантом.
Что остаётся?
Сдаться.
Простое, очевидное решение. Поднять руки, опуститься на колени, позволить надеть наручники.
Но просто сдаться, значит проиграть. Значит, оказаться в камере Инквизиции, где меня будут допрашивать, пытать, ломать. Где моя команда будет «утилизирована» как нелегальная нежить: сожжена, развоплощена, уничтожена. Где Кирилл получит срок за соучастие — молодой парень с перспективной карьерой, сломанный из-за того, что связался со мной.
Категорически неприемлемо.
Значит, нужно думать дальше. Нужно найти способ превратить поражение в инструмент.
Арест — это не конец. Это начало нового этапа. В тюрьме тоже можно действовать, если знать как. Если иметь рычаги влияния.
Или же… Саблин.
Мысль пришла внезапно, как вспышка света в темноте.
Саблин — ключ.
Он знает что-то важное. Настолько важное, что Альтруист рисковал собой, пытаясь его освободить. Не просто послал подчинённых, а явился лично, вступил в бой, получил унизительный удар в пах от Нюхля.
Зачем? Почему? Что такого ценного в этом оборотне-неудачнике?
Это всегда информация.
Саблин что-то видел. Что-то слышал. Что-то знает, возможно, сам того не осознавая. Иначе Альтруист просто дал бы ему умереть. Орден не церемонится с провалившимися агентами.
Если эта информация попадёт к Инквизиции… нет, не просто к Инквизиции. Если она попадёт к правильным людям в Инквизиции, к тем, кто понимает масштаб угрозы…
Орден Очищения — не просто банда в чёрных плащах. Это организация с корнями в самых верхах Империи. Воронки по всему городу, агенты в больницах, связи с аристократией. Если Стрельцов узнает, насколько глубоко они проникли, будет крайне весело.
План начал формироваться. Сырой, недоработанный, с кучей переменных и неизвестных. Но лучше, чем ничего.
Сдаться, но не проиграть. Позволить себя арестовать, но сохранить контроль. Использовать систему против системы.
Главное — не показать, что у меня есть план. Пусть Стрельцов думает, что победил. Пусть наслаждается триумфом.
Пока что.
— Хорошо, капитан. — Я медленно поднял руки. Демонстративно медленно, чтобы ни один нервный боец не решил, что я тянусь к оружию или готовлю заклинание. Ладони развёрнуты вперёд, пальцы растопырены. — Вы победили. Я сдаюсь.
Стрельцов прищурился. В его светлых глазах мелькнуло подозрение. Он не ожидал, что я сдамся так легко. Привык к сопротивлению, к попыткам бегства, к отчаянным выходкам загнанных в угол магов.
А я стоял спокойно. Руки подняты, лицо расслаблено, дыхание ровное. Образцовый арестованный из методички.
— Без фокусов, Пирогов, — предупредил он.
— Какие фокусы, капитан? Я реалист. Вас тридцать, я один. Вы со снаряжением, я в обгоревших тряпках. У вас подавители, у меня же не осталось магии. Математика простая.
Он помолчал, обдумывая мои слова. Потом коротко кивнул.
— Наденьте на него наручники. И на остальных тоже. Всех, — распорядился он.
Двое бойцов подошли ко мне. Отработанные движения — один держит на прицеле, второй надевает наручники. Синхронность, которая достигается только месяцами совместных тренировок.
Металл был холодным. Серебряный сплав с рунической гравировкой — я узнал характерный узор. Браслеты щёлкнули, смыкаясь на запястьях. Руны засветились синим — магический блокиратор активировался, создавая поле подавления вокруг моих рук.
Ощущение было неприятным. Как будто часть меня отрезали, отгородили невидимой стеной. Некромантическое чутьё — то самое, которое позволяло ощущать смерть, тьму, потоки жизненной энергии — притупилось, стало далёким и размытым.
Впрочем, подавлять особо было нечего. Три процента — это почти пустота.
Следующим был Кирилл.
Парень не сопротивлялся, он стоял, опустив голову, позволяя защёлкнуть наручники на худых запястьях. Его руки дрожали — мелкий тремор, характерный для состояния острого стресса и магического истощения. Бледное лицо, синяки под глазами, потрескавшиеся губы. Он выглядел как человек, который не спал трое суток и пережил автокатастрофу.
В каком-то смысле так и было.
Потом боец подошёл к Костомару.
И остановился.
Мой верный скелет лежал на траве россыпью. Зелёные огоньки в глазницах черепа едва тлели — признак критического истощения некромантической энергии. Но всё ещё горели.
Боец, молодой парень, судя по комплекции, растерянно посмотрел на Стрельцова. И спросил:
— Э-э-э… капитан? Как мне это… арестовывать?
— Ну что, служивый? — голос Костомара раздался из черепа. Глубокий баритон, с ноткой насмешки. — Растерялся? Понимаю, нечасто видишь живой скелет. Вернее, мёртвый живой скелет. Вернее… тьма, сам уже запутался.
Боец отшатнулся. Автомат в его руках дёрнулся, направляясь на череп.
— Оно говорит! — его голос сорвался на фальцет. — Капитан, оно говорит!
— «Оно»? — Костомар изобразил бы возмущение, если бы у него