- Знаешь, что, Михаил Васильевич? Похоже, ты у нас занимаешься, всем чем угодно, только не работой.
- Зря вы так, Андрей Николаевич, у меня все дела в порядке.
- А берите их и приходите в мой кабинет. Там и посмотрим.
Сказал и вышел. А я стал собирать свои папки, впихивая в них «расшитые» бумаги. Сидел сейчас, корректировал планы.
- Вы, Михаил Васильевич, ведёте себя не правильно, - начал Малышев, раскрыв первую верхнюю папку из положенных мной перед ним на его стол. Он не смотрел в неё, а смотрел прямо мне в глаза.
- Не достойно комсомольца и даже, можно сказать, коммуниста. Отрываетесь от коллектива, наживаетесь за счёт предприятия, а про комитет комсомола, где собственно вы и работаете, и не думаете.
Я, зная куда клонит Малышев, молчал, пытаясь успокоить нервы. Опять будет гнусить и тонко намекать на толстые обстоятельства.
- Проигнорировали коллектив, который собирался вас поздравить с днём рождения, а вы даже не накрыли, как водится у нас у русских, стол. Братчину, так сказать.
- Не брат ты мне, - хотел я сказать первому секретарю ВЛКСМ ВБТРФ, - но промолчал.
Малышев тоже посидел, молча играя желваками. Скулы у него были мощные, фас и профиль лица приятные. Даже небольшая передняя залысина ещё больше увеличивала его великолепный лоб. Красив был Андрей Николаевич и высок. Метр девяносто, наверное. И голосом громогласен… И взором ясен… Всем хорош Андрей Николаевич, но алчен. До чужого добра жаден. Да-а-а…
- И что мне с ним делать, - подумал я. – Надоел, зараза.
- Вот и в первичках вы редко бываете, с вашим Молодёжным центром. А там то собрания срываются, то разброд и брожения нездоровые. Возмущения…
Я молчал.
- Что молчите?
- Молчу, потому, что сказать не чего, Андрей Николаевич. Правы вы. Надо меня с замов гнать. И оставить мне только Молодёжный центр. Слишком много в нём работы.
Малышев снова посмотрел на меня, написал какие-то цифры на листке бумаги и показал мне.
- 1000, - произнёс я вслух. – Это что это вы написали, Андрей Николаевич?
- Это я не вам пишу, Михаил Васильевич, - сказал Малышев, снова положив на стол листок и, вроде как, продолжая писать нолики и циферки.
- А я думал, это вы мне сумму взятки пишите, которую с меня требуете и требуете. Сказал же я вам, Андрей Николаевич, что взяток я и сам не беру и никому не даю. И вам брать не советую.
Первый бросил на меня прищуренный взгляд.
- Спасибо, Михаил Васильевич, что папки занесли. Я посмотрю и позже сам их занесу.
- Мне можно идти?
- Идите. Только и я вам советую не отрываться от коллектива и не игнорировать совместные мероприятия.
- Тортик с меня, - бросил я и вышел из секретарского кабинета немного нервничая. К сожалению мои «сверхспособности» не давали автоматически «сверхуверенности» и «сверхспокойствия». Да даже простого спокойствия и уверенности, что я действую правильно, у меня не возникало. Да и понимания, как будут развиваться наши с Малышевым отношения дальше. Он настырно пёр буром, требуя с меня мзду и расшатывая мне этим нервы, а я не мог отключить разум от переживаний. Не хватало мне внутреннего покоя. Так называемого дзэна. Какая-то тревога поселилась в сердце, а с тревогой, заметно утекала жизненная сила.
В тот же мартовский понедельник после обеда и тортика с чаем меня из кабинета вызвала Валентина Ивановна и махнув рукой позвала следовать за собой, засеменив в противоположную сторону от кабинетов парткома. Когда мы стали подниматься по боковой лестнице, я понял, что мы идём в библиотеку. Там у окна стоял первый секретарь парткома Салихов Николай Гаянович.
- Здравствуй Миша, - сказал он. – Хотел переговорить с тобой с глазу на глаз.
- Здравствуйте Николай Гаянович.
- Кхм. Первый отдел мне докладывает, что у тебя конфликт с секретарём вашей организации.
- Не знаю ни о каком конфликте, - покрутил головой я.
Салихов вздохнул.
- Хорошо, что ты «не выносишь сор из избы», как говорят в народе. Но первый отдел врать не станет, тем более, что я слышал запись вашего сегодняшнего разговора и там из твоих уст, кх-кх, что-то на фольклор сегодня потянуло, прозвучало слово взятка. Какая взятка? Как понимать твои слова про какую-то тысячу?
- Наши кабинеты прослушивают? – «удивился» я.
- Ты удивлён? – в своё очередь «удивился» он. – Мне сказали, что ты и сам не слишком далёк от... Потому я и откровенен с тобой.
Я обвёл взглядом библиотеку с её высоким потолком и большими окнами и мои губы чуть дрогнули.
- Вот видишь, ты всё правильно понимаешь. Говори всё откровенно.
- Я слышал, что партноменклатуру запрещено включать в списки разрабатываемых объектов.
- О, как! И это знаешь! Ну, значит, правильно доложили. Вы, Миша, не партноменклатура, а комсомол, за которым нужно глаз да глаз и ухо востро держать. Иначе можно загреметь вместе с вами под фанфары. Излагай!
Последнее слово Салихов выбросил, как выстрелил. Пришлось рассказывать всё по порядку. Салихов не морщился, как в прошлой жизни Гаврилов, а просто смотрел в окно, выходящее на корабли, стоящие у причала в бухте Диомид. Порт раскинулся сразу через дорогу. За бетонным забором виднелся «Ильич» - учебно производственное судно, бывший «пассажир», на котором я, будучи студентом, «шёл» в восемьдесятпервом году на Шикотан в свой второй отряд «Голубой Меридиан». Уже будучи женатым, да…
- Ты, понимаю, никому об этом не рассказывал? – спросил Салихов.
Я покрутил головой.
- Но ты, вроде, как предполагал, что вас слушают?
- Предполагал. Я всегда это предполагаю.
- Понятно.
Салихов бросил на меня взгляд.
- Хоть и молод, но уже чувствуется «школа».
- Я книжки про шпионов люблю.
- Ладно-ладно. С Малышевым мы поговорим, но убирать его прямо сейчас было бы, э-э-э, не целесообразно. Никого кроме тебя мы секретарём нашего комсомола не видим, да и не хотелось бы подобную ситуацию обрести с новым, э-э-э, комсоргом. Так что уж лучше тебе самому рулить, раз уж тебе ЦК доверил такой эксперимент. И, ты знаешь, очень у тебя неплохо получается! И комсомольскую работу не заваливаешь особо, и дела в рамках твоего Молодёжного центра у тебя