— Это точно, Роза Викентьевна? — я поднял трубку телефона.
— Да точно, точно. Я сам не видела, мне Верка сказала.
Ладно. Я уточнил у бабки адрес места жительства Соколовых, вызвал дежурную часть Городского Сельского РВД, наказав истребовать на этот адрес «скорую», достал из сейфа вторую обойму и сунул ее в карман, подцепил ошейник на пса, выгнал любопытную бабку на улицу к машине и повернулся к нервно кусающей губы Ирине.
— Иди, я тебя здесь буду ждать, сколько надо.
— Ладно. Запрись хорошенько на щеколду и никому не открывай. Я, когда вернусь, к окошку подойду, чтобы ты меня рассмотрела. — я включил один из обогревателей и шагнул к порогу.
— Громов…- Ирина кинулась ко мне и больно поцеловала в губы: — Будь очень осторожным, пообещай?
Всю недолгую дорогу до дома Соколовых я чувствовал на губах соленый вкус крови и горький привкус Ирининой помады.
Глава 21
Глава двадцать один.
С любимыми не расставайтесь.
Ноябрь 1994 года.
Поселок Клубничный
Войдя в сопровождении моей активистки в дом Соколовых я сразу даже не смог понять — окружающий меня бардак — следствие нападения на жильцов дома, или это их обычный образ жизни. Доски пола прогибались и скрипели, в сенцах была навалена куча обуви, от протертых валенок, до порванных босоножек. В зале, у обшарпанного стола, лицом вниз, в луже густеющей крови, лежал тщедушный мужичонка в застиранной майке –алкоголичке и приспущенных спортивных трико, которые при Советской власти продавались в спортивных магазинах за пять рублей, и уже через месяц носки отличались вытянутыми коленками. На посиневших ногах трупа (а это был именно труп, а сразу, как вошел, приложил два пальца к его шее и кроме холодной липкости, ничего не ощутил) были обуты в, столь любимые сельскими жителями, меховые галоши с налипшими на ребристой подошве кусочками навоза.
Женщина лежала на боку, на продавленном старом диване, скорчившись в позе эмбриона, прижав окровавленные ладони к животу и отрывисто стонала.
— Как ее зовут? — я повернулся к застывшим у большой русской печи пенсионеркам.
— А…- активистки переглянулись: — Да она недавно с Мишкой сошлась, лет пять всего, мы с ней и не общались почти. Любкой, кажись, ее звали.
Судя по, лежащему на столе, сапожному ножу с коротким окровавленным лезвием, а также телесам Любки, проникающих ранений у нее быть не должно, так что есть надежда, что выживет, в отличие от тщедушного хозяина дома.
Но на контакт потерпевшая не шла, попытки растормошить и опросить ее успехом не увенчались, поэтому я отступился. В конце концов, завтра очухается в больничке, там ее и опросят. В принципе, мое дело телячье, охранять место происшествия, а когда прибудет оперативно следственная группа, пробежаться по соседским домам, и оформить справочку, что никто ничего подозрительного не видел, но у меня маялся на крыльце Демон, а справка о применении служебно –розыскной собаки на месте происшествия тоже пойдет мне в зачет. Я оглядел комнату, пытаясь определится, от какого предмета пускать по следу пса. Стаканы на столе, советские еще, граненые, только какие-то корявые, с пузырьками воздуха в стекле, воняли какой-то ханжой, от смрада которой у пса бы точно отбило нюх, вернее, чем от перца. Не найдя, за что зацепиться на столе, с засохшими корками хлеба и заветренным соленым огурцом в блюдце с отбитым краешком, я принялся осматривать тумбы, осторожно открывая дверцы самым краешком ногтя, и сразу пошли интересные находки. Под столом, залетев за ножку, лежала мятая тысячная купюра, по нынешним временам — мелочь, но я не верю, что у Соколова на полу могли валяться деньги. Пенсию в нашем поселке давали дней десять назад, и вряд ли эта купюра из пенсии хозяина. Я встал на четвереньки, заглянул под диван, надеясь увидеть под ним еще купюры, но там, кроме комков серой пыли лежала только потускневшая латунная гильза от охотничьего ружья шестнадцатого калибра.
Я выдернул из поломанного веника ветку и подцепив, вытащил гильзу из-под дивана.
Гильза была латунная, пользованная, старая, без капсюля, но это был тревожный звоночек, так как Соколов у меня владельцем оружия не числился, и я его ни разу не проверял, что могли поставить мне в вину.
— Барышни…- повернулся я к пенсионеркам: — А не знаете, у хозяина ружье было?
И опять старушки заспорили. Одна уверяла. Что никогда ружья у пожилого алкаша не видела, а баба Вера стояла на том, что этим летом она заходила к Соколовым занять крысиного яду, и самолично видела висящее на стене ружье. Как доказательство правдивости своих слов, баба Вера тыкала в кривой гвоздь, торчащий из стены, на котором, якобы и висело оружие.
Исходя из всемирного закона подлости, можно было смело предполагать, что ружье у деда было и возможно, оно и стало причиной смерти хозяина. Допустим, неизвестные пока лица пришли с визитом к хозяевам, выставив на стол бутылку неведомой бурды.
Вот в процессе распития, уверен, и пошел разговор о продаже ружья, но, скорее всего, сумма была смехотворной, и хозяин покупателям отказал, за что его и убили, а Любку, ткнув пару раз коротким, но острым, и самым дешевым, сапожным ножом, ранили, но не добили.
Ничего не придумав лучше, я, за самый уголок, вытянул из-под стола купюру и сунул ее под нос Демону. Да, за ее жизнь, банкнота побывала в тысячах рук. Но, если мои выкладки верны, то одним из последних ее держал в своих руках убийца.
Демон понюхать купюру не отказался, сделал круг по дому, и выскочил во двор. Я кинул банкноту обратно под стол. Крикнул бабкам. Чтобы дожидались «скорую» и милицию, после чего бросился вслед за убежавшим псом.
Демон ждал меня за воротами, увидев, что я выскочил из калитки, нетерпеливо рявкнул и побежал вдоль бесконечных заборов, пригнув голову к протоптанной тропинке, волоча за собой длинный брезентовый поводок.
Мы с Демоном уже стали практически сельскими жителями, время, когда он вступал в свару с каждым цепным псом, что облаивал нас из-за забора во время «работы на территории» безвозвратно прошли, да и за несколько месяцев Демон «пометил» все заборы, за которыми рычали, выли и гавкали его конкуренты, поэтому сегодня пес не отвлекался на местных «кабыздохов», стремительно бежал вдоль улицы в противоположную часть поселка, пока внезапно не остановился и не начал царапать чью-то калитку.
Вернее, не чью-то, а Сереги Ермашева, малолетнего