— Пожалуй, что и пора.
Ух ты, а ведь я собирался заскочить к мсье Жану, но отчего-то не заскочил. Не помню, что отвлекло?
— Лена, ты сама с ним сходишь, или мне? — деловито поинтересовалась Аня.
— Куда это? — не понял я.
— С тобой, с оболтусом, к парикмахеру. Иначе ты опять попросишь, чтобы подстригли покороче, состригут все, до самой лысины.
Забавно, но история повторяется. В той своей жизни я тоже просил подстричь меня покороче (чтобы лишний раз в парикмахерскую не ходить, а моя Ленка ворчала — дескать, подстригся до «до самых семечек».
В этом мире с прической вообще интересно — не носят тут «уставные стрижки», к которой со школьных лет приучил меня отец-офицер из той реальности. Но в этой-то я такого не знал, поэтому шел и стригся так, как привык. Еще пришлось объяснять — что такое канадка, чтобы куафер не путал с канаткой. Сослуживцы поначалу косились, а потом…
Потом к мосье Жану побежали наши юные судебные приставы, для которых, оказывается, я стал «иконой стиля». (Они же еще решили, что работать по дому — мыть полы и колоть дрова, это есть последний столичный шик!) Следом — уездная и городская интеллигенция. Сейчас только купцы и те из собратьев-чиновников, кто постарше и носит окладистые бороды, не носят канадку, потому что уж слишком кустисто выглядит борода, при короткой стрижке. Есть опасение, что канадка станет самой модной прической вначале в уезде, а потом эта мода расползется дальше.
— Не надо со мной никуда ходить, — попросил я. Клятвенно пообещал: — Завтра же сам схожу, попрошу, чтобы не слишком коротко, не до лысины.
— Ты мне об этом на прошлой неделе говорил, — хмыкнула Аня, зато Леночка, поцеловав меня в нестриженую макушку, пообещала:
— Ничего, я тебя и волосатым любить стану, и с лысиной.
Анна же, сердито покашляв — надо же дать понять, кто здесь главный, грозно сказала:
— Ну-ко, детишки, хорош обниматься, лапчонки мыть, и за стол. Я накрывать пошла. Лен, а ты пока бумаги убери. А хищному зверю в мисочку еда наложена, пусть лопает.
Анька ухватила котенка, уже угнездившегося на коленях и бесцеремонно поставила его на пол. Ладно, что не скинула — знает, что за такое непочтительное отношение к домашнему божеству я стану ругаться.
— Тетка Таня опять на Кузьку ябедала — мол, она стояла, картошку резала, а этот зверюга подскочил, за ляжку укусил.
За ляжку? Врет, кухарка. Там же у нее юбка толстая, как это кот — пока еще даже котенок, сумел быв том месте укусить? Да и не может такого быть, чтобы Кузенька — ангел, кого-то кусал. А если и укусил, то имелся веский повод. Наверняка парня плохо накормили, он и обиделся.
— А где кухарка наша? — поинтересовался я. Сейчас разберемся — чего это она на Кузьму поклепы возводит?
Вообще-то, Татьяна у меня не только за кухарку, но и за прочую прислугу. И кормить обязана не только меня, но и прочих членов семьи — Маньку и Кузьку. И Аньку с Леночкой, если те забегают. Потому и жалованье у нее не пять рублей, а семь, да я еще разрешаю сдачу — если медью, себе оставлять. Слышал, что прочие служанки города ей завидуют лютой завистью — мол, работы мало, а деньжищи огромные огребает. Спрашивается, зачем кухарка язык распустила и своим жалованьем хвасталась?
— Так мы ее домой отпустили, — пояснила Лена, отправляясь собирать бумаги и чернильницу с обеденного стола. — Ужин она сготовила, а уж мы с Аней как-нибудь сами на стол накроем, и накормим нашего мужчину.
Ишь, как сказала — нашего мужчину.
Пока Анька гремела посудой на кухне, мы успели разочек поцеловаться. А потом, когда гимназистка опять закашляла (она что, через переборку видит?), разбежались по сторонам. Конечно же я не удержался от «разборки». Выудив из стеклянного шкафчика мягкую игрушку, спросил:
— Елена Георгиевна, а что ваша коза в моем шкафчике делает?
Леночка прыснула, потом ответила:
— А я решила, что нужно разнообразить ваше стадо. Фарфор — это скучно. К тому же — коллекцию пополнила. А вообще-то, если честно — я для тебя фигурку искала, а лавочники лишь руками разводят. Дескать их из-за фарфоровых коз третий день трясут. А где их взять?
— Ну вот, никакой серьезности, — нарочито тяжко вздохнул я. — Я тут решил коллекцию фарфора собрать, чтобы потом, в старости, ее в какой-нибудь музей передать, как самое выдающееся собрание козлушек в России.
— У тебя уже есть выдающаяся козлушка, — сказала Аня, появившаяся из кухни с подносом и принявшаяся расставлять тарелки. — И это не я. Слышишь, как орет?
Если Манька орет, значит, кого-то принесла нелегкая. Пошел в сени, открыл дверь и увидел слугу Ивана Андреевича Милютина, собиравшегося постучать в мою дверь.
От неожиданности, парень даже отскочил.
— Ой, напугали, — пробормотал посыльный, потом протянул корзинку. — Иван Андреевич велели передать.
Точно, это же мой гонорар — пирожные. Не думал, что их так быстро доставят.
Забрав пирожные вместе с корзинкой, отыскал в кармане штанов какую-то монетку на чай, отпустил посыльного.
Вкусняшки девчонки встретили радостно.
— Ты же нынче к Лентовским не ходил? — с подозрением посмотрела на меня Анна.
— Зато я в Городской Думе выступал, а еще подарил Ивану Андреевичу секрет парижского масла, — похвалился я.
— А, тогда понятно, — кивнула сестричка, кивая — дескать, давай за стол.
Что-то такое странное с барышней. Нет бы отругать — мол, продешевил братец, секреты по дешевке отдаешь. А тут, вишь, о чем-то задумалась. Наверное, это как-то связано с письмом? Собирался выяснить сразу, с порога, но девчонки меня отвлекли.
Какое-то время ели молча, потом я спросил:
— Аня, что там за письмо от Бородина? Видел я — на деревню Анечке…
— Хочешь — сам почитай, — предложила Аня.
— Не буду, — помотал я головой. — Сама знаешь, что чужие письма читаю лишь по служебной надобности. Лучше на словах.
— А на словах: профессор Бородин пишет, что через два месяца, с января следующего года начнутся занятия в Женском медицинском училище при МВД, он меня приглашает стать слушательницей. Или учащейся — как станут называть тех, кто в медицинском училище учится?
— Подожди, но в училище, как и на Высшие медицинские курсы, наверняка набирают барышень с аттестатом?