Значит, вот оно как! Я тут, понимаете ли тружусь, для дома и будущей семьи, а она так себя ведет. Мартышка… Нет, мартышка у меня уже есть. Она же козлушка. Но для Леночки никакого эпитета из живой природы подобрать не сумел.
А ведь была вполне приличная барышня, серьезная. Вот что бывает, если они дружат со всякими Аньками! Правильно говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. Но Лена была вчера, а игрушка объявилась сегодня.
Пошел на кухню.
— Татьяна, а маленькая барышня сегодня забегала? — поинтересовался я.
— Забегала Иван Александрович, забегала, — поспешно отозвалась кухарка, отрываясь от горшка. У, пахнет вкусно.
— И что делала?
— В ваш кабинет пробежала, дверцей стеклянной гремела, — доложила Татьяна.
Ага, все ясно. Одна козлушка игрушку сшила, вторая ее в витрину поставила.
— Иван Александрович, позвольте вопрос задать?
Вишь, генеральская прислуга. Прежде чем вопрос задать, разрешения спрашивает. Еще бы сказала — разрешите обратиться?
— Задавай, — кивнул я.
— Иван Александрович, вы уж меня простите, дуру старую…
Ну все, начинается. Еще бы на коленки брякнулась и лбом о пол постучала. Старой дуре лет пятьдесят — даже по здешним меркам не так и старая.
— Татьяна, а покороче?
— Простите… А кто же все-таки ваша невеста?
— В смысле? — вытаращился я. — А ты разве не знаешь?
Кухарка захлопала глазами, потянулась к фартуку. Не иначе, собирается реветь. Да что за хозяева-то у нее были? Вон, я с ней на вы как-то пытался заговорить — неудобно ж с пожилой женщиной на ты, так реву было!
Стараясь, чтобы звучало ласково, сказал:
— Татьяна, ты же знаешь, что за вопросы я никого не бью, даже не кусаю.Что за дела? Откуда сомнения?
— Да я, Иван Александрович, знаю, что ваша невеста Елена Георгиевна, но сегодня засомневалась…
Кухарка опять поджала губу, верно, опасаясь рассказывать. Как же мне набраться терпения, не рявкнуть — мол, давай быстрее, не тяни Кузьку за причиндалы. Так ведь опять заревет.
— И что сегодня?
— Анна Игнатьевна прибегала, меня отчитала, — всхлипнула кухарка. Вишь, уже и слезы текут.
— И что такого? Анна Игнатьевна всех отчитывает, даже меня.
— Так вас-то ладно, вы и внимания не обращаете, а мне-то как?
Я попытался усадить кухарку на табурет, но куда там! Сидеть в присутствии барина — ни-ни. Все-таки, что за сволочь была ее прежние хозяева? И те, что помещики — забыл их фамилию, и покойный генерал. Это же рабовладельческий строй какой-то. Тетка — еще далеко не старуха, а всего на свете боится, ревет, как не в себя. Посмотришь на такое, начинаешь понимать, почему в 1906 году, а особенно — в семнадцатом мужики барские усадьбы жгли. Даже если сами крепостное право не застали, но были либо отцы-матери, либо бабки, поротые на конюшне. А в тех регионах, где не было помещиков, иных господ хватало.
— Таня, а ты мне все-таки расскажи, — улыбнулся я, погладив женщину по плечу. — Анне Игнатьевне я ничего не скажу. Еще и задам за то, что она тебя до слез довела.
А вот это была моя тактическая ошибка. Кухарку, кажется, уменьшительным именем называли сто лет назад. Слезы полились рекой.
Сейчас женщину успокаивать бесполезно, по опыту знаю. Ничего, минуток через десять отойдет.
Я пошел разбирать почту. Отложил в сторонку газеты — почитаю, пошелестел письмами. Ну, как всегда, Лейкин пересылает письма восторженных читателей, а особенно читательниц на мой адрес. Девчонки их отчего-то любят, хихикают и комментируют. Особенно им доставляет удовольствие почитать послания дамочек, резко возлюбивших автора и желающих встречи.
Потом все письма отправляются на кухню, на растопку. Даже те, в которые вложен конверт с маркой для ответного письма — ответь разочек, потом замучаешься.
Еще с почтамта пришло извещение о денежном переводе на сумму двенадцать тысяч рублей… Хм… Что-то и много. Впрочем, если тираж газеты растет, то автоматически вырастает гонорар и роялти автору. За это, кстати, Анне Игнатьевне спасибо.
Двенадцать штук — деньги большие, придется самому идти получать, не стоит девчонке рисковать. Но она тоже заявит — мол, все вместе сходим, втроем. Ладно, сходим втроем. Но револьвер я с собой возьму.
Но вот совсем любопытный конверт, на котором написан весьма странный почтовый адрес и еще более странный адресат: «В город Череповец Нижегородской губернии. Барышне Анне, блестяще разбирающейся в химии и медицине».
Даже и удивительно, что письмо дошло. Штемпель столичный, значит, петербургские почтовики географию знают получше отправителя. А то, что в Череповце нас нашли, тоже понятно. Барышни с таким именем у нас имеются, но кто еще может разбираться в химии?
Я даже догадываюсь, кто написал письмо. Любопытно, о чем там, но…
Кухарка проревелась и начала накрывать на стол. Я думал — что не скажет, но выдала:
— Я ведь, Иван Александрович, пусть и дура, да не совсем. Я почему спросила… Анна Игнатьевна нынче меня отругала — мол, отчего у Ивана Александровича вчера была рубашка позавчерашняя?
— А ты здесь причем? — удивился я. Я и на самом деле вчера ухватил рубашку, которую собирался кинуть в стирку. Не смертельно.
— Вот и я говорю — барышня, так камердинера, чтобы за барином следил, у него нет. А я ведь не знаю, не гляжу — чистая рубашка или нет. А она — ну, ты же женщина, должна понимать, что Иван Александрович больше двух дней в одной рубашке не любит ходить.
Я смущенно почесал затылок. Ну да, не люблю, но никогда не задумывался, откуда у меня чистые рубашки берутся. Привык, что грязное белье пропадает, а чистое появляется. В той реальности я бы стиральную машину включил. А здесь у меня Анька есть.
— Ладно, я все понял, только, какая связь — чистые рубашки и невеста?
— Так Иван Александрович, та барышня, что невестой считается, она же мне замечания не делает, а маленькая — она всегда за вами следит, словно не сестра — как вы о ней говорите, а невеста или жена. Еще все время спрашивает — хорошо ли хозяин кушает?
Я улыбнулся, но отвечать ничего не стал. Желает кухарка ломать голову — пусть ломает.
А я раздумывал о предстоящем совещании. Что там опять выдаст господин Румянцев? Или он выразит опасение, что железная дорога опасна