Короче, они у меня сразу получили жёлтые пояса и стали сэмпаями. Кое что получалось ещё у некоторых ребят, которые подсматривали за мной и в колхозе и на Шикотане и в спортзале, когда я перед, или вместо физкультуры крутил своё каратэ.
Я понял, почему Выходцев стеснялся идти в нормальную секцию и просил заниматься с ним индивидуально ещё на Трёх Поросятах. У него были проблемы с лёгкими, которые я ему немного подлечил. Мы много уделяли внимание взаимосвязи физических упражнений с дыхательными, а потому Олег подумал, что его улучшение состояния лёгких произошло от упражнений. За лето мы сдружились с Олегом и дружба наша продолжила крепнуть. Как и с Гришкой Мицурой.
Олег, как оказалось, не имея никакого специального образования, работал сапожником. И не просто подшивал и подбивал, а шил настоящую обувь. Когда я увидел его «казаки», то подумал, что это, как говорили сейчас: «загранпошив». Однако обувь была пошита самим Олегом. Теснённые, простроченные, где только можно, сапоги смотрелись отлично и стоили прилично. Он шил обувь на продажу. И портмоне он делал великолепные с теснением. А работал он в доме быта.
Олег тоже оказался очень неплохим художником и художником не простым, а миниатюристом. Он друзьям рисовал значки. Продавались такие большие круглые жестянки с изображением, например, зайца и волка из мультфильма «Ну, погоди!». Вот на них Олег и рисовал маслом какие-нибудь картинки. Баскакову он нарисовал, естественно, группу «Битлз». Очень похоже нарисовал.
В отличие от классического сётокана я не настаивал, чтобы ученики сразу вставали в «правильные» дзенкуцу, или кокуцу дачи, то есть в длинных стойках. В них довольно трудно, из-за плохой растянутости связок, было доворачивать таз до правильного положения. А значит и полностью вкладываться в удар. А в «половинных» стойках — самое то. Да и двигаться в них было легче, а значит — не терялась выработанная с детства мобильность. Этот принцип я опробовал на «школьной» секции, мы немного поспорили на эту тему со Жлобинским, но принцип принёс великолепный результат.
Я считал, что ущербность Сётокана в том, что последователей не учат сразу быстро двигаться именно в стойках. Путём импульса таза, корпуса, рук и ног. Потому они потом и начинают «прыгать» в спарринге, даже не как боксёры, а как зайцы. Ведь и разворачивать и посылать тело вперёд-назад и в стороны, можно с помощью рук. Как фигурист начинает закручиваться вокруг оси тела? Путём сворачивания рук вовнутрь. Я и раньше двигался, в основном, за счёт ударов, блоков, отталкиваясь и опираясь на давление противника. Ну, да ладно, о карате…
Банер с моей рекламой был красив и на меня тут же насели комсомольцы-профкомовцы, попытавшись уговорить изготовить для них такого же качества афишу о новогоднем вечере. Я поморщился, удивился, что они думают не только о сегодняшнем дне, и просьбу исполнил. Просьбу исполнил, а сам подумал, что с техническим оснащением альма-матер что-то надо было решать.
Понятно, что принципы устройства оборудования можно было понять на образцах сороковых годов, но ведь нам придётся обслуживать более современное и даже импортное. Например, уже сейчас на наших плавающих заводах эксплуатировалось японское фаршевое оборудование и западногерманское морозильное. Мы этого оборудования не то что не знали, но даже и не видели. А ведь нас «взращивали» как будущих механиков наладчиков. И что мы могли после института наладить, или, не дай бог, отремонтировать?
Принцип: «забудь, чему учили в институте», мне не нравился, но что-то толковое придумать я не мог. Не спонсировать же «свой» институт из личных доходов? У нас СССР всё-таки, а не частная лавочка! Социализм, мать его… И так я уже проявил себя, как граф Монте Кристо… Замаскировал свои подарки институту под подарки токийского университета, но «уши-то» мои торчали. А у нас в СССР не любили выскочек и явно богатых людей, выставляющих свою богатость напоказ. Перерожденцем могли заклеймить и тогда кранты карьере.
Рёките, с которым я посоветовался на эту тему, предложил устроить студентам, закончившим четыре курса, производственную практику на его рыбоконсервном заводе. В Токио, да… Сделать приглашение от университета, да и дать посмотреть. Короткую практику. Нескольких дней вполне хватит. Человек по десять на недельку…
Я воодушевился и Рёките от своего лица, как губернатора Токио, прислал письменное предложение в институт. Об этом мы говорили ещё весной, и я даже «почти забыл» о письме, когда меня пригласил на беседу сам начальник управления Григорьев и несколько минут укоризненно разглядывал меня, прежде чем начать разговор.
— Ну, почему бы тебе не посоветоваться со мной, прежде чем договариваться с Токийским университетом?
— Это о чём я договаривался? О побратимстве?
— Ты и о побратимстве договаривался? — расширил глаза Григорьев. — Да-а-а… Будь моя воля, закрыл бы я тебе выезд за рубеж. Столько от тебя хлопот!
— Каких хлопот? Поясните уже наконец, товарищ генерал, в чём провинился. А то уже стыдно, а не понимаю за что? Ужасное состояние. Хочется покаяться, а за какие грехи, не понятно.
— Много грехов? — хмыкнул Григорьев. — Так, кайся за все сразу, вслух и по порядку.
— Каюсь, Константин Александрович, каюсь, — произнёс со вздохом я. — Не удержаляся, глядючи на наше убогое технологическое оборудование, по которому мы учимся, купил новейшее в Японии. Теперь не знаю, что с ним делать?
— Что за оборудование? — удивился Григорьев.
— Да, там много чего, — махнул я рукой. — Я прикинул по площадям нашего первого этажа на Баляева, и подобрал, чтобы встало две линии. Теперь не знаю как эту идею влить нашему руководству. А это значит и в Министерство…
— И зачем тебе это? — поморщился Григорьев, потом посмотрел на меня и усмехнулся. — Снова скажешь, что «за державу обидно?»
Я улыбнулся.
— Не я сказал. Вы сами сказали.
— Да-а-а… Сложно с тобой. Вечно ты куда-то лезешь. Ты же понимаешь, что мы не можем принять никого из Японцев во Владивостоке.
— Почему? — наивно «удивился» я. — Форда же принимали в семьдесят четвёртом.