– Болят? – спросила служанка молодого господина.
– Перестают болеть, когда ты накладываешь мазь.
– Хорошо.
Чёрное атласное кимоно струилось по обнажённым плечам, прямо поверх голой кожи без нижней рубахи. Лицо молодого господина оставалось нетронутым, но вот тело… Тело – нет. Служанка молодого господина изготавливала мазь и для этих ран тоже – точнее, приносила ровно половину того, что готовила для своих собственных, – и потому они зажили быстро и больше его не тревожили. Бледно-розовые, где-то бугристые, а где-то тонкие и гладкие, как те шёлковые нити, которые служанка молодого господина расщепляла и толкла пестиком в смесь. Она инстинктивно поправила его кимоно, затянула потуже узкий домашний пояс, и его руки поднялись, потянулись к её лицу. Она ненавязчиво убрала их опять, опустила обратно вниз, чтобы он не почувствовал шрамов и не узнал больше, чем мог сейчас вынести.
– Говорят, среди заснеженных равнин Эдзо, на самом краю восьмого острова, до сих пор живут дикие племена, которых благословили все восемь миллионов ками… – заговорила тихо она, надеясь отвлечь. – Ибо там растёт трава, что исцеляет мёртвых – ио-шин-ши, – и трава, что лечит все недуги – со-рин-ши. Один купец рассказал, как туда добраться…
– Интересно, – улыбнулся даймё. – Эдзо достаточно неблагоприятный край. Говорят, там много диких лисов и других ёкаев. Правда отправишься в такую даль ради меня?
– Да. И когда вернусь, я снова буду танцевать для вас всю ночь напролёт.
– Станцуй сейчас. Пожалуйста. Я так скучаю по твоим танцам…
Служанка молодого господина сию же минуту отставила пустую миску. Встала, прицепила браслеты с бубенцами судзу на щиколотки, поклонилась.
Молодой господин ничего не видел, но слышал, как звенят её шаги, как слегка скрипит под ними пол и шелестит многослойное розовое кимоно. Как ветер действительно поднимается даже за закрытыми сёдзи и перебирает его длинные волосы, словно тоже причёсывает, как служанка молодого господина прежде делала это золотым гребнем, когда забирала локоны в безупречный высокий хвост. Тот, кто называл себя братом молодого господина, тем временем подглядывал в замочную скважину. Та, кто называла себя его будущей женой, приколачивала к дереву соломенную куклу на заднем дворе, одетая в белое кимоно. Те, кто называл себя его верными поданными, делали что угодно, но только не подчинялись.
Служанка танцевала перед своим господином посреди тёмной остывающей комнаты.
Молодой господин улыбался и хлопал.
VI
Сами боги позаботились о том, чтобы Кёко Хакуро никогда не стала экзорцистом… Поэтому и согласились даровать ей Странника в качестве учителя.
За целый день пути они не обменялись ни единым словом. А путь тот, начавшийся ещё на рассвете, пролегал через кленово-хвойный лес, в обход крутых камиурских гор, зыбких в окутавшем их утреннем тумане, и часто шёл ухабами или через бурелом, о который Кёко вскоре отбила себе все пальцы на ногах. Прежде лишь единожды она покидала родной город – пять лет тому назад, когда дедушка взял её с собой в столицу, чтоб уважить традицию синкай котай[44], к которой его, как тодзама, обязали наравне с даймё. Однако всё, что Кёко запомнила из той поездки, – хлопья снега, что обжигали ей лицо, чашку чая сенча в обмороженных руках и лютую метель, какая на целую неделю заперла их в вымирающей, но милой деревеньке по пути обратно. В картах же Кёко разбиралась из рук вон плохо, сколь бы ни старалась, а потому и не представляла даже, что ждёт их там, за лесом, который они пересекали. Вероятно, торговый тракт, возможно, даже Накасэндо – один из пяти крупнейших, а потому многолюдный, шумный, такой, что и не протолкнуться между телег и караванов. Кёко толпы не любила – недаром по крышам лазала чаще, чем ходила по каменной тропе, – но сейчас ей это казалось всяко лучше, чем путешествовать со Странником наедине. Ведь хоть он и Странник, прославленный и почитаемый великий экзорцист, но юноша, то есть мужчина. Малознакомый, непонятный, и, вероятно, не человек. Кто знает, чего ей, наивно увязавшейся за ним хвостом, от него ждать?
Впрочем, уже через три часа она перестала переживать об этом и высматривать в нём замаскированную под доброту опасность. Странник оказался тихим, если не сказать вообще отсутствующим. Шёл бесшумно, но ловко и решительно, словно не чувствуя веса короба за спиной, высоты гэта и никакой ответственности за Кёко: несколько раз она застревала меж деревьями, цепляясь за коряги, и теряла Странника из виду, из-за чего он, забыв о ней, уходил далеко вперёд. Не сразу, но Кёко всё-таки заметила: нет, отнюдь не через дикие и неведомые заросли ступает Странник, а по давно кем-то вытоптанной, но запрятанной от чужаков тропе – её им прокладывали чайные кусты с гибискусом и листья, опавшие от жары раньше срока. Кажется, тут росли даже ивы, в том числе хакуро. Причём почти такие же высокие, как дома: каждый раз, когда Кёко оборачивалась, то видела где-то вдалеке розовые, махровые ветви с дивными распушёнными лепестками. Впрочем, быть может, то был мираж, плод её тоски по дому, с которой она тут же отворачивалась назад.
«Вот, значит, как скитается между городами Странник», – думала Кёко, глядя ему в спину. Десятилетиями или даже столетиями несёт на плечах этот свой таинственный короб и не известное никому бремя, действительно странствует. Вот как колышется при этом его золотисто-жёлтый оби в облачном узоре с коричневой тесьмой и развеваются по-женски длинные рукава, в которые он прячет ягоды и недозревшую хурму, срывая мимоходом. Вот каково следовать за кем-то столь могущественным и проницательным, загадочным и недостижимым, о ком слагают легенды, но кого при этом даже не узнают и не примечают на улицах.
Вот каково быть ученицей лучшего в Идзанами оммёдзи, в одиночку изгнавшего сотни мононоке.
Словом, очень и очень никак.
– Хм. Мне казалось, до торгового тракта ближе… Что ж, видимо, придётся заночевать прямо тут. Юная госпожа ведь не против спать на свежем воздухе?
Кёко всё-таки угадала: они шли к Накасэндо. И в то же время ошиблась – на последовавший за тем вопрос, в какой именно город они направляются, Странник только пожал