Произнести слово «хозяин» во второй раз Кёко не успела.
Пламя в разноцветных глазах взвилось и погасло – его проглотили чёрные зрачки. Низкорослое, ещё почти детское тело только казалось таковым, но на деле же силы в нём было даже больше, чем у десяти самураев. Мононоке могли заимствовать форму отнюдь не всех ёкаев, а только тех, чья природа у людей ассоциировалась со злодеянием. Потому кайбё, овеянный людскими страхами и предрассудками, как раз был в их любимом списке. Кёко мало знала о том, как именно и почему дух умершего выбирает себе Форму – случайно, по наитию, по поэтическому умыслу, как то случилось с Рен, или же осознанно, чтобы точнее всего описать своё страдание и намерение…
Единственное, что Кёко знала наверняка, так это то, что и тот искусственный кайбё, и этот, настоящий, – самые жестокие и беспощадные среди себе подобных.
– Мио! Стой!
Лапа с пятью лезвиями-когтями, что ещё мгновение назад была человеческой рукой, зависла в одном суне от лица Кёко.
«Я права», – лишний раз убедилась она.
Об этом ей сказало всё, начиная с ощеренной пасти Мио, которая в один прыжок её настигла, и заканчивая судорожным вздохом Странника за спиной. Кёко, в свою очередь, даже не шелохнулась. Она смотрела в темноту расширенных зрачков и наблюдала, как медленно те сужаются обратно, когда Мио, борясь с самой собой, всё же отступила, не смея ослушаться императрицы. Втянула когти, вернулась к трону и повинно опустила голову. Кёко свою опустила тоже, раскаиваясь за то, что от пережитого ужаса и злости напрочь забыла о манерах.
Наказания – немедленного, по крайней мере, – благо всё же не последовало: императрица опять молчала, застывшая на троне и задумчивая, как роскошный чёрный василёк. А затем она вдруг сдвинулась: наклонилась слегка вперёд, облокотившись на трон, и подпёрла щёку кулаком. Смотреть на неё Кёко более не решалась – вместо этого она уставилась на собственные руки. Кожа на ладонях была чистой, белой, не считая розоватых шрамов. Ничего красного – красное осталось только в памяти и опять всплыло у неё перед глазами. Кровь, кровь, так много крови. Ни обычная, ни чужая; то кровь, что уже почти родная. Он, Странник, наверняка даже этого не понял. Ей придётся вымыться ещё в десятке рек, прежде чем она хоть немного забудет тот глубокий багряный цвет и ужас, внушённый им.
– Мио, – заговорила императрица наконец. Позвала она только одну, но вздрогнули они обе. – Есть ли в словах девочки в жёлтом правда?
– Есть, – ответила Мио покорно. – Вашему Величеству уже известно, какая именно.
– Стало ли её больше? Или, может, меньше?
– Нет, не стало.
– Почему же мононоке появился именно из твоего ларца?
– Он не мой, он общий. Это ларец всех швей, мы туда оставшиеся после пошива отрезы ткани складываем, лоскутные одеяла для нуждающихся из них потом шьём. Должно быть, мононоке прятался там и поджидал следующую жертву…
– А почему ты Страннику и девочке в жёлтом во время битвы не помогла? Скажи и мне, и им.
Кёко приподняла голову ровно настолько, чтобы из-под ресниц увидеть, как Мио смиренно повернулась к залу и, заложив руки за спину, объяснила:
– Всем, кто из рода кошачьего, запрещено причинять друг другу какой-либо вред. Это обет древний, в нашей крови и усах, на самих кончиках шерсти, который мы дали первой Когохэйке и блюдём до сих пор, хотим того или нет. И поскольку мононоке поглотил уже нескольких из нас…
От услышанного Кёко разочарованно щёлкнула языком. «Вон оно как получается…» Об этом нюансе ей было доселе неизвестно, но как бы она ни отказывалась это признавать, оправдание этот нюанс давал достойное.
– Значит, моя хранительница к появлению мононоке непричастна, – вынесла свой вердикт императрица, и Кёко дёрнулась, но голову не подняла и уж тем более не открыла рта. Только рукава смяла в пальцах, чтобы ногти вошли в ткань, а не ей в ладонь. Шрамов на тех и так было уже достаточно. – Скажи мне, девочка в жёлтом, почему ты так отчаянно хочешь найти виновного?
– Чтобы мы могли установить Первопричину и Желание, – растерянно моргнула Кёко, на что императрица вдруг заговорила с ней об оммёдо так, как прежде не говорил ни один человек, кажется, даже Странник; это было поучительно:
– Первопричина – то, почему мононоке появился, а Желание – то, чего он жаждет в своём отмщении. Виновника – его имя, титул или пол – для ритуала изгнания знать совершенно не обязательно. Гораздо важнее выяснить, кем был когда-то тот, кто мононоке стал. И, вероятно, вы уже и так на правильном пути. Коль им может стать только человек, то человека и ищите. Мы в этом вам поможем. Кошки вовсе не так беспорядочны и хаотичны, как вы могли решить, – у нас есть список тех, кого мы приводим, чтобы съесть, и отдельный список тех, кого в себе подобных обращаем. Поскольку мононоке в замке, как оказалось, обитает уже год, эти списки, правда, будут очень длинными… Но вместе с моими слугами вы наверняка управитесь до завтра. Завтра ведь этот мстительный дух придёт за моими поданными, так он сказал, верно?
Кёко выслушала всё внимательно, не выдавая того, сколь удивлена познаниями императрицы, и неуверенно кивнула.
– Он ясно дал понять, что ненавидит обитателей дворца, – произнесла она, воздержавшись от того, чтобы повторять его слова про шкурки для утирания слёз и выпотрошенных котят. – Судя по всему, этот мононоке разумен и проницателен. Мы уже встречали мстительных духов