– Вот его рука, – кричит снизу Артём.
Под нагромождением бетона застыл кулак, сжимающий винтовку. От винтовки осталась ржавая планка, но и её не отпустила железная хватка. Я приседаю на колено и глажу ледяную руку мужественного человека, что навсегда исчез с лица земли. И Марина тоже её гладит.
– Его фигура летом была под завалом, было видно. Сейчас убрали.
– А кто его сбил? Украина?
– Украина, – кивает Артём. – Наши, конечно, тоже обстреливали, пока тут были украинцы, но быстро их вышибли. Сами заняли высоту и держали. И удержали! Обелиск в два захода падал: сначала одна половина, а через день – другая.
– Вот там, наверное, украинская могила! – показывает Маша. В стороне от обелиска стоят разрушенные здания кафешек, а рядом с ними ограда, на которой висят шахтёрская каска, трикотажный подшлемник, кожаные мужские митенки.
– Неухоженная, – вздыхает Артём, когда подходим вплотную, – травой заросла.
Ему жаль и тех, и этих.
Пока они с Мариной исследуют руины, я спрашиваю Машу:
– А правда, что ты воевала?
Маша отвечает односложно:
– Да.
– Кем?
– Помощником папы.
– А что делала?
– Что скажет, то и делала.
– И стрелять приходилось?
– Приходилось.
– Попадала?
– Попадала.
– Не снятся?
– Нет.
Я почти отчаиваюсь её разговорить, как вдруг она начинает рассказывать.
– Это не страшно, я думала, будет страшно, за психику беспокоилась, но как вспомнишь, КТО там и ЧТО они с нами сделали – и не страшно. Вот когда впервые взрыв увидела – мороз по коже. Папа заставил нас уехать на море, в Крым, а я назад рвалась: так хотелось домой…
Красивая черноволосая девушка, по-народному закутанная в тёплый цветастый платок.
– Держи! – Марина протягивает мне ржавую железку – осколок снаряда.
Потом подбирает кусок железа, отбитый взрывом от барельефа, и сообщает:
– Вот такое на людей падало.
Беру его в руки. Килограммов пять, не меньше.
Если по затылку, то насмерть.
Сходим вниз. Отсюда видно, что насыпи над барельефами проломлены, в полое нутро одного вонзился железный рельс.
У подножия – каменные плиты с именами погибших в Великую Отечественную.
– Сколько тут народу полегло, – говорит Артём. – И тогда. И теперь.
Имен много, некоторые из них выбиты взрывами. Их, дважды убитых, наверное, уже не вспомнить. Отдельным списком – пропавшие без вести.
– А ведь, возможно, кто-то из них и найден сейчас, и похоронен в новых могилах. Повезло.
Сегодня мы первыми приехали сюда, а теперь подтягивается народ. Вверх поднимаются двое мужчин и подросток, возле стоянки старой боевой техники и новых автомобилей – группа военных с автоматами и пластиковыми стаканчиками. У ног мечется ноющий таксёнок.
– Помянуть приехали, – предполагает Марина.
Через минуту военные запрыгивают в машину и уезжают.
Меня трясёт, и я курю одну сигарету за другой. Мне жутко.
Рассказ беженки
– Все говорят, что со Стрелкова началось. Не верь. Украина стянула технику и поставила перед «Коксохимом» – ещё Стрелковым не пахло. А они уже готовились. Это тебе любой житель Авдеевки скажет. Оттуда обстрел можно во все стороны вести: хоть на аэропорт, хоть на Ясиноватую. А нашим как стрелять? Попадут по заводу – вот тебе природная катастрофа. И тянется эта волынка, и люди гибнут…
«Коксохим» стоит рядом с Авдеевкой, в противоположном конце которой изгибом проходит шоссе. Долгое время ополченцы держались по одну сторону дороги, а украинские войска – по другую.
– Считай, почти в окружении. Два месяца ни света, ни воды, как мы все от дизентерии не вымерли, не знаю. А лето, жара, представь? Обстрелы постоянно такие, что тебя ночью с кровати скидывает взрывной волной.
Ополченцам носили еду на передовую, она же прямо в городе была. А однажды ночью слышим: гул. Обрадовались, думали, что подмога. Смотрю – раз-раз, люди из посёлка стали стекаться к окраинам. Ну и я вместе с ними. Оказалось, украинцы идут. Все в камуфляже, с оружием. Наши-то первое время в трениках и тапках воевали, уже позже форма появилась. А эти едут, флаги жёлто-голубые по пути вешают: кто за дерево зацепит, кто за столб. Только проехали – народ их сдирает и бросает на землю.
И тем, кто говорит, что они освободители, – не верь. Вошли как фрицы. Если вы освободители, то где радость, где цветы-объятия? Народ стоял испуганный. Нет, справедливости ради скажу: пара каких-то криков была – дескать, молодцы, – но как-то вяло звучало.
Они подъехали и первым делом спросили, где у нас больница. А кто-то в ответ: вам зачем? И те в ответ: там раненые сепары от нас скрываются, надо разобраться. Вот это зачем? Как они будут разбираться? Неизвестно, доехали они до больницы или нет.
А у меня сын в министерстве ДНР работает и как раз накануне домой приехал ночевать. Так-то не знали, что будет с Авдеевкой, ополчение вдруг отошло, он ночевал в Донецке. А тут взял и прикатил. И что делать? Разобрали диван, три дня его в том диване прятала, ведь посёлок маленький, все друг друга знают, какой-нибудь пьянчуга за бутылку скажет этим, кто есть кто.
Пыталась найти машину, чтобы выехать, – никто не берётся. Ни за какие деньги. Кое-как соседка согласилась. Только, говорит, вещей с собой не берите. Я взяла каких-то маек, кошку с собакой, заднее сиденье сняли, положили туда сына, накрыли чем-то…
У меня соседи по лестничной клетке пожилые: он армянин, она молдаванка. Мы общались, помогали друг другу. Она хозяйствует, то пирожки принесёт, угостит, то поможет с уборкой. А у него руки золотые, всё починит, прикрутит. Я им в ответ лекарствами помогала. Когда эти вошли, дед уже лежачий был. Как я их брошу?
Пришла и говорю: поедем вместе, ну найму не легковушку, а грузовичок раздобуду. А она сидит возле его постели, сжалась как мышка, плачет. Мы, говорит, тебе раньше не рассказывали, но сами сюда бежали из Приднестровья, когда танки начали бить по жилым домам. Второй раз такое переживаем. И куда им теперь ехать? Отказались. Старикам трудно бросать нажитое. Не дай Бог никому. В декабре дед умер, она с какими-то старушками объединилась, живёт. Всё веселее.
И вот поехали мы в четыре часа утра. На улице ни души. Машин нет. А вокруг земля в воронках, «градины» торчат неразорвавшиеся, какие-то снаряды валяются, всё в железе, как в фильмах про войну. Рассвет начинается. Я еду и молюсь, чтобы Господь уберёг. Соседка моя в руль вцепилась так, что костяшки побелели. А чем ближе к блокпосту, тем страшнее. Соседка говорит: главное, не нервничай и не плачь.
И так вышло, что одновременно к блокпосту подъехали мы и