2.
А в подборке новосибирского поэта Сергея Самойленко – в отличие от рассмотренных выше стихов Михаила Синельникова – ощутимо преобладает начало исповедальное, не нуждающееся в сюжетной или историко-культурологической защитной броне. При всей сложности и насыщенности метафорического ряда стихов этого автора чувствуется, что он явно тяготеет к открытому разговору от первого лица.
«Ночь, как сказано, нежна. Жизнь, как водится, ужасна. / Снег, идущий вдоль окна, осторожен, будто вор. / Если свет не зажигать, невозможно не прижаться / лбом к холодному окну, выходящему во двор»… Приведенные строки, которыми начинается стихотворный диптих, одна из самых сильных вещей подборки Самойленко, впечатляют своей задушевностью, проникновенностью. И – присутствующей в них загадкой, сходу побуждающей к вопросам.
Почему – если так раздражает автора жизнь – лбом к окну «невозможно не прижаться»? Потому что ночь н е ж н а. Отчего же, в таком случае, тихо падающий за окном снег вызывает у поэта столь неуютные ассоциации: с осторожностью вора? Потому что жизнь у ж а с н а. И от этого обстоятельства абстрагироваться никак невозможно. Даже созерцая прекрасный зимний ночной пейзаж…
Учтём, к тому же, что на улице – нестерпимый холод: «к Рождеству такой мороз ударяет, что д е р ж и с ь». И, если дома, у окна, температуру «минус сорок пять» (упомянутую в тех же стихах) ещё можно более-менее спокойно переносить, то – каково стоять на остановке, где «нет трамвая битый час»?!
И при этом (вдобавок ко всему!): «Не осталось ни рубля на такси и на табак»… Только то и спасает, что «ходишь подшофе, приговаривая: во бля!», пряча «шнобель в воротник допотопного пальто».
Неприглядные детали, грубоватые словечки – на таком эмоциональном фоне ничуть не удивительным выглядит и доверительное печальное признание: «Если всё начать с нуля, я бы жизнь прожил н е т а к».
И всё же – повторимся ещё раз! – чувства, испытываемые поэтом, не поддаются однозначному определению: «то ли слезы на глазах, то ли в горле снежный ком». Да и сами по себе произносимые слова – как будто бы двоятся, порождая причудливый отзвук: «Шепчешь: ухогорлонос. Слышишь: навуходоносор». И, в конечном счёте, вне зависимости от того, бьёт ли нас реальность «обухом по голове, по хребтине ли оглоблей» – не становятся подобные вещи помехой музыке, нарастающей изнутри авторской речи (побуждая во второй части диптиха рифмовать друг с другом уже не только концовки, но даже середины строк: р у б л я – н у л я; п е н я т ь – п я т ь; к н и г – в о р о т н и к etc.).
Иными словами: «Жизнь не удалась, зато образуется хорей». То есть – с т и х и.
Отметим, впрочем, и ещё одно важное обстоятельство. Вера в силу стихотворного слова не мешает Самойленко осознавать пределы возможностей поэзии, понимать, что подчас бывает так трудно выразить н е в ы р а з и м о е.
Именно это обстоятельство и является одним из моментов, обусловивших непростую, многозначную символику второго, в значительной мере – программного стихотворения подборки Самойленко. Вчитаемся в такие, к примеру, его строки: «Я рождён под созвездием рыбы, но сам не рыбак, / и не сын рыбака, и не внук, и не правнук, а так… / Я, скорее, Емеля, н е з н а ю щ и й щучьего слова, / и поэтому ведра мои не приносят улова. / Я и сам плавниками едва подо льдом шевелю». То есть, уподобляет себя здесь поэт не только сказочному герою, чудаку-неудачнику, но и – рыбе, по определению не способной издавать какие бы то ни было звуки.
Речь здесь идёт, разумеется, вовсе не об отказе от стихотворческих занятий, но – об ощущении иерархии ценностей. Об осознании того, что м о л ч а н ь е (как говорит поэт далее в тех же, процитированных выше стихах) «заложено в речь, как заряд динамита. <…> Мы молчанье своё не меняем на птичьи права / и плывём на огонь, на котором сгорают слова».
Иначе говоря, конкретными, даже самими высокими поэтическими словами, при всей их значимости, невозможно исчерпать глубинную суть бытия и мироздания. Именно к этому и клонит здесь Самойленко. Равно как и к обозначению своей, укоренённой в многовековых традициях (поэтических, и – не только!), благородной покорности воле высших сил: «В этом промысле нас направляет рука рыбаря. <…> И поэтому я, сожалея и благодаря, / говорю ещё: «Отче, ты выбрал свой невод не зря, / если прорубь твоя – только дверь из такого замора, / и молчание наше – лишь часть твоего разговора».
То есть, понятное дело, имеется здесь в виду не только поэтическая позиция, но и общий принципиальный отказ автора от амбициозной переоценки своих человеческих возможностей. Не случайно и в других стихах подборки поэт с грустью констатирует: «И мы б хотели голос свой / в небесный хор вплетать уместно, / но в этом звукоряде тесном / не будет высоты такой, / которую б мы взяли честно».
Не обойтись нам, однако, и без двух существенных оговорок.
Оговорка первая касается чисто стихотворческих аспектов позиции Сергея Самойленко. При всех декларациях отказа от переоценки возможностей слова, текстовый ряд стихов этого автора порой выглядит избыточным.
Казалось бы, вполне законченный смысл несёт этот искренний и выразительный фрагмент: «Всю ночь шёл снег вдоль моего окна, / пока я спал с открытыми глазами / в кровати, раскаленной докрасна, / колеблющейся в воздухе, как пламя. <…> К утру снег перестал. Редеет мгла. / Сон в руку, я лежу в пустой постели, / обуглившейся, выжженной дотла, / в которой ты ни разу не спала, / как и во сне, так и на самом деле». Всего девять строчек, но