— Хозяйка пепла? Не праха?
— Не могу точно сказать. Это все в пересказе третьих лиц. А почему праха? При чем тут он?
— Вы совсем не следите за открытиями в египтологии? Зря, очень зря. Там много всего удивительного. Если я понимаю, то эта вся история напоминает аллегорию на посмертный суд. Анубис приводит покойного к весам, где его сердце взвешивается. Как-то это связано с Маат — богиней справедливости и правосудия. Хотя… ясности особенной в этом вопросе нет. Слишком мало мы пока что знает.
— Так это все правда…
— Александр Иванович, — серьезно произнес аноним. — Не делайте поспешных выводов. Этот бедолага спятил. Почему — мы не знаем. Связано это хоть как-то с этим юношей — тоже не известно.
— Связано. — решительно и порывисто возразил Герцен.
— Да с чего вы это взяли?
— Мы расспрашивали его. Он отмалчивался. Хотя по оговоркам было видно — его рук дело. И графиня Шипова тоже считает, что это он постарался.
— Вот как…
— Я очень ценю вашу помощь. Но прошу, пожалуйста, не будем касаться этого человека и тех, кто с ним связан. Разве в России мало всякой дряни?
— Пожалуй, вы правы. Не пишите ничего про него…
С этими словами аноним встал и не прощаясь ушел. А Герцен непринужденно положил руку на несессер, будто он его. И тут где-то совсем недалеко залаяли собаки, от чего Александр Иванович ощутимо напрягся. Да даже на его висках выступили капельки пота.
— Фараон! Фараон! — раздался где-то громкий мужской окрик.
Герцен вздрогнул и обернулся на него.
Там стоял незнакомый респектабельный мужчина и подзывал свою гончую.
В эти годы в Москве и вообще в крупных городах России подобного рода клички встречались довольно часто из-за растущего увлечения египтологией и египтоманией. Однако прямо сейчас оно было совсем так «к месту», что Александру Ивановичу даже слегка поплохело. И, если бы он не сидел, мог не устоять на ногах.
— Отче наш… — начал он на автомате читать молитву, перекрестившись и… тут замер, осекшись.
Ему вдруг припомнили слова Льва Николаевича про малолетних дебилов, которыми манипулируют и используют ради своих целей. И тот насмешливый взгляд. Словно бы даже в чем-то жалостливый, будто он смотрел на… этого самого человека с умственной отсталостью.
Герцен и раньше вполне осознавал определенную ангажированность этого мецената, и его это не тревожило. Мало ли? Почти все элиты в России имели подобное пренебрежительное отношение. Но сейчас его почему-то задело и заело. Александр Иванович собрался, поджал губы и направился на выход из Нескучного сада, собираясь пройтись по своим знакомым, окончившим учебу в Московском университете по профилю чистой математики. С тем, чтобы проконсультироваться, чтобы они ему разложили ситуацию с Остроградским, Лобачевским и всей той истории по кирпичикам, по косточкам…
Всего его внутри словно что-то крутило и распирало, не давая спокойно принять ситуацию и пожелание мецената. И если бы в этот момент за ним наблюдал отец главного героя из кинофильма «Адвокат дьявола», то он бы совершенно точно произнес:
— Определенно, тщеславие мой самый любимый из грехов[1]…
* * *
Великая княгиня Мария Николаевна вошла в салон Шиповой и жестом ее подозвала.
— Доброго вам вечера. До меня дошли слухи, что вы вернулись в столицу одна. Это так?
— Лев Николаевич отказался.
— Что значит отказался⁈ — округлила она глаза в недоумении, а потом ее глаза сузились в узкие бойницы и она прошипела: — Дословно, что он сказал?
— Что ему неинтересно. И что как только он начнет получать ощутимую прибыль от предприятия — он подумает над вашим предложением.
— Каков нахал! — даже как-то опешила Мария Николаевна.
— Прошу простить его, Ваше Императорское высочество. Здесь нет его вины.
— И как это понимать?
— Я все деньги, которые выручала, вкладывала в развитие салона и выпуск новой продукции. Все. Вообще все. Еще и свои сверху добавляла. Отчего, согласно бухгалтерским росписям, он не только не получил от меня ни копейки, но еще и должен остался. И он считает, будто бы я его обворовала.
Мария Николаевна поджала губы и с задумчивым видом прошлась по приемной салона. Все одно там в этот ранний, то есть полуденный час никого еще не было. К самому открытию редко кто прибывал.
— За мой… как оно называется? Ну то, красное.
— Пеньюар.
— Это он дал это название?
— Да, но не сразу. Изначально там была сущая пошлость.
— И это верно. Очень пошло, но действенно. Вы бы видели глаза мужчин. Так вы заплатили ему за эту пошлость?
— Нет.
— Так заплатите!
— У меня нет таких денег. Вы же видите, сколько тут всего потрачено, — развела графиня руками.
— И сколько там набежало?
— Его доля — тридцать семь тысяч серебром. К тому же он считает, будто я его обворовала и что именно я стою за настойчивой покупкой его привилегии на булавки, а также пожар в казанской мастерской.
— Анна Евграфовна, а на что вы рассчитывали?
— На его терпение. Позже я бы все ему выплатила.
— Он совсем отказывается сотрудничать?
— Даже перестал присылать партии кондомов. За них ведь я ему его долю также не выплатила. Вы не подумайте, я все вложила в салон… я у него ни копейки не украла, все пустила в наше общее дело, но Льва Николаевича это едва ли утешит и удовлетворит. Он крайне зол на меня…
Великая княгиня раздраженно фыркнула и направилась на выход.
Швейцар распахнул дверь, через которые Мария Николаевна вылетела словно пуля. И на ходу, еще даже не запрыгнув в карету, крикнула кучеру:
— К отцу! В село! Гони!
Графиня побледнела, хотя куда более, нервно икнула и перекрестилась. Вот только личного вмешательства императора всей этой скользкой истории не хватало. А в ее голове промелькнула мысль, что Виссарион Прокофьевич еще неплохо отделался…
[1] По мнению автора Герцен был безгранично тщеславным и до крайности самовлюбленным эгоистом с талантом демагога. При этом он регулярно совершал поступки (в том числе сильно вредящие ему лично), выдающие в нем акцентуацию истероида. Чем и обосновал данный поворот. Сам же автор перед написанием еще 2 главы этой части освежил