Я ощущаю огромную усталость. Неужели это всегда будет единственным, о чем будут думать люди при виде тетушки Фэй? Тем, кто никогда не знал ни в чем недостатка, легко осуждать тех, кому трудно приходится в жизни. Но спорами о том, кто здесь падший и почему, ничего не добьешься.
– Твоя мама была верующей, Эдди. Она верила в искупление. И тебе надо бы верить! А тебе, Сеймур, нечего давить на меня высокомерием!
– Я не имею ничего против ночных бабочек, но люди будут судачить. Уже судачат…
– О твоей женитьбе, – язвительно указываю я.
– Это даст им еще больше пищи для разговоров, – говорит Эдди. – Особенно тете Мэтти.
– Об этом никогда не перестанут болтать, – добавляет Сеймур.
– Сеймур, если люди в этом округе и способны что понять, так это проблему родственников в беде. В тот или иной момент у каждого был никудышный братец, или кузен, или свойственник, которого надо было вытаскивать из передряги.
Сеймур с Эдди снова обмениваются взглядами, словно взвешивают сказанное мной.
– Посмотрим, что скажет на это Кэт, – говорит Сеймур.
– Скажет на что?
Кэт стоит в дверях. Волосы ее всклочены, она кутается в плотную шаль, наброшенную поверх халата в «огурцах». Минуло два месяца с тех пор, как она рассказала мне, что носит ребенка, и в последнее время Кэт разыгрывает усталость и недомогание. Но она всегда была пухленькой, и шаль эту не снимает весь день, говорит, что она защищает от холода, так что до сих пор никто не догадался.
Она садится и одаривает меня своей обезоруживающей улыбкой, так что я рассказываю ей о том, что случилось в клинике, о докторе Прюитте и его чепухе насчет «ослабленности». Кэт неверяще качает головой.
– Разумеется, Фэй остается, – говорит она тоном, который дает ясно понять, что никаких споров по этому вопросу не будет. – Мы не отошлем ее обратно к этому врачу. Она – родственница, а родственникам всегда рады. Кроме того, нам тут не помешает помощь. – Кэт берет Сеймура за руку и прикладывает ее к своему животу. – Потому что мне кажется, что я жду ребеночка.
На следующее утро перед завтраком мне удается отловить Кэт у ванной комнаты, когда рядом никого нет.
– Спасибо, что вступилась за меня и мою тетю, – говорю ей.
– Она – член семьи, – отвечает Кэт с улыбкой.
Член семьи. Наверное, Кэт видит в тетушке Фэй кого-то вроде себя, одинокую женщину, всем обязанную людям, которые – несмотря на все разговоры о семье – являются более или менее незнакомыми. В те дни, когда Кэт начала приходить в классную комнату Эдди, я думала, что она пытается оттеснить меня, но прошлым вечером она определенно показала себя молодцом. Как раз так, как и полагается в семье. Я удивилась, что она выбрала именно этот момент, чтобы посвятить всех в свою тайну, но это действительно положило конец ссоре из-за тетушки Фэй.
– Ты разговаривала с Сеймуром о том, кто…
Кэт быстро отрицательно мотает головой, обрывая меня.
– Я ему не говорила, а он не спрашивал. В любом случае я не уверена, что это ребенок Герцога. Да и какое это имеет значение? Это мой ребеночек. Сеймур – мой муж. И мы будем его растить. Вот и все, что важно.
– Вот и все, что важно, – вторю я ей. Надеюсь, что это правда.
За завтраком все оживлены и громкоголосы, перебивают друг друга, Сеймур говорит, мол, он всем нутром чувствует, что малыш – мальчик, он станет отцом. Эдди все повторяет, что он теперь будет старшим братом. Старшим! Эдди всегда был самым младшим в семье, и с ним обращались соответственно, но теперь все будет иначе. Кэт вся светится, испытывая облегчение от того, что наконец все мы знаем, что она будет матерью, и что все мы искренне радуемся за нее.
Но больше всех радуется тетушка Фэй, подкладывая на тарелку Эдди все новые закуски и болтая о том, что Кэт следует побольше отдыхать, так что она собирается бросить все силы на ведение хозяйства, а потом, когда Нелл приносит тарелку домашнего печенья, еще горячего, тетушка Фэй поглаживает ее по плечу и добавляет:
– С помощью этой прекрасной молодой женщины.
Грядущее появление младенца заставило смягчиться даже Нелл, и они с тетушкой Фэй принимаются обсуждать, как, учитывая стесненность в средствах, урежут расходы, как будут варить суп из требухи и шейных костей и готовить пудинг из черствого хлеба, заваривать крапивный чай от утреннего недомогания для Кэт и плавить свечные огарки, чтобы повторно использовать сало. Может быть, дело в том, что Нелл теперь занимается готовкой и уборкой, как тетушка Фэй двадцать лет назад, но похоже, что они сразу прониклись друг к другу симпатией.
Начинает казаться, что мы действительно одна большая семья.
Позднее тем же утром мы с тетушкой Фэй совершаем короткую вылазку в Хэтфилд, чтобы забрать ее вещи. Тележка «Дерзание» стоит на веранде, побитая и ржавая, низведенная до звания перевозчика белья для стирки. Я заберу ее с собой, домой. Мой «Ремингтон» стоит в углу в спальне, там, где я его и оставила. Никем не использованный. Он тоже поедет со мной. Пока тетушка Фэй складывает свои немногочисленные пожитки в коробку, я проверяю ружейный затвор – заряды на месте, – потом протираю ствол и приклад и прицеливаюсь через окно, поймав на мушку белку, перебегающую железнодорожные пути. Знаю, я могла бы снять ее отсюда – глаз у меня всегда был верный.
Длинноствольное оружие я предпочитаю короткоствольному. Мне никогда не нравилось, как ощущается в ладони пистолет, где-то далеко на конце руки, как какая-нибудь пылевыбивалка или черпак. А вот длинноствольное оружие, когда прицеливаешься, оно почти становится частью тебя: гладкая твердость щечки у щеки, приклад, надежно упирающийся в ямку плеча, левая рука, сжимающая цевье, прямо у спускового крючка – и ты, прищурившись, смотришь вдоль длинной прямой линии ствола сквозь маленькую петельку прицела, а потом дальше и дальше, твой взгляд прикован к тому, что тебе угрожает, или к тому, чему угрожаешь ты, и ты вся подаешься вперед – не отклоняешься назад, вся такая расслабленная, а вперед, вперед, – потому что ты взяла цель на мушку. На мушку… А потом легчайшим, плавнейшим нажатием указательного пальца – бабах! – добываешь то – белку, кролика, бешеного опоссума, грозу кур лисицу, мерзавца с двумя пудовыми кулаками, – что стремишься добыть.
И ты – сила, с которой следует считаться.
Я опускаю