– Кто это?
– Вы меня не знаете, и мое имя не имеет значения, но Фэй Пауэлл в опасности. Она снова в Хэтфилдской клинике. Тот парень, Уэйн, снова поднял на нее руку.
– О Господи! Она в порядке?
– Вашу тетю сильно избили, но она точно выздоровеет.
– Ох, от сердца отлегло! А Уэйн? Его арестовали?
– Он скрылся. Но я звоню вам не из-за него. Причина, по которой я звоню, – это что они договариваются увезти вашу тетю.
– Увезти? Куда?!
– В ту колонию в Мэрионе. Ту, что для слабоумных. Доктор Прюитт решил, что мисс Пауэлл следует запереть и удалить ей женские органы. Завтра приедет машина, чтобы забрать ее.
Пару минут спустя я сижу в «Лиззи», мчусь через долину в Хэтфилд. Этот доктор Прюитт, он новое лицо в клинике, и я с ним никогда не встречалась, но слышала о Мэрионской колонии для слабоумных. Прекрасное название для сумасшедшего дома! Когда я жила в Хэтфилде, там ходили слухи о докторах из таких мест, как Мэрион, которые морочат беднякам головы, говоря, что будут лечить их болезни, а потом тайно стерилизуют без их согласия. Оскопляют, чтобы породу не портили, как стадо скота. И теперь один из этих врачей добрался до тетушки Фэй.
Пусть у нее ветер в голове, пусть от нее много огорчений, и живет она одна-одинешенька, так что, конечно же, ей нужна помощь, и я посылала ей все деньги, какие могла отдать, но едва ли она слабоумная, и нам не надо, чтобы какой-то пронырливый «доброжелатель» решал ее судьбу.
Я сворачиваю на немощеную главную улицу Хэтфилда – и меня поражают свежевыбеленные стены клиники, словно она тем самым заявляет о том, насколько она чище, чем окружающие ее нищие, видавшие виды строения. Внутри за столом сидит женщина, которую я никогда раньше не видела, в окружении плакатов о гигиене, кру́пе и стригущем лишае. Их здесь тоже раньше не было.
Я спрашиваю о Фэй Пауэлл и по тому, как она на меня смотрит, понимаю, что это не та женщина, которая мне звонила. Она велит мне подождать и уходит вглубь клиники.
Комната пуста. Снаружи вопят скворцы, мимо грохочет грузовик с лесом, его колеса шумно плюхают по лужам. Будь я проклята, если стану стоять здесь, дожидаясь, пока этот бесцеремонный врач будет решать, могу я или не могу увидеть мою собственную тетю! Поэтому я заглядываю в журнал клиники, который оставлен открытым на столе. В нем размашистым почерком написано:
Фэй Пауэлл. Поступила 16 фев. 1920 г. Гематомы на лице, ссадины и легкая травма брюшной полости. Палата 3. Подлежит переводу в Мэрионскую кол. для слабоумных с целью определения степени слабоумия. 18 фев. 1920 г.
Гематомы, ссадины. У Уэйна хватило духу однажды избить тетушку Фэй, и в глубине души я знала: он сделает это снова. Они всегда это делают. В тот раз, когда я обнаружила его сидящим в постели с ней, у меня в руках был «Ремингтон». Надо было использовать его по назначению.
Третья палата – прямо по коридору. Внутри сидит на койке тетушка Фэй, разглядывая в маленьком зеркальце «фонарь» под глазом. Она вскрикивает от радости, завидев меня, но тут я чувствую на своем плече чью-то руку. Это тот новый врач в накрахмаленном белом халате. Он молод, на его лице ни морщинки, волосы подстрижены так коротко, что вполне мог бы и налысо побриться.
– Прошу прощения. – Его голос вежлив, терпелив и холоден. – Часы посещений окончены.
– Эта женщина – моя тетя.
– Приходите завтра.
– К тому времени ее уже не будет. – Я поворачиваюсь к ней: – Этот врач планирует отослать тебя в сумасшедший дом. Завтра!
Вид у тетушки Фэй растерянный. Врач опускает руку на ее плечо, делая вид, что сопереживает ей, но на самом деле не давая ей встать с места.
– Это в ваших же интересах, мисс Пауэлл.
И тем же самым вежливым, холодным голосом говорит мне:
– Эта пациентка страдает от острой меланхолии и неконтролируемых нервов. Медицинский консилиум определит, соответствует ли она критериям ослабленности.
– Никакой медицинский консилиум не будет ничего определять! – говорю я. – Тетушка Фэй, я забираю тебя отсюда!
– Я не могу домой, – всполошившись, возражает она. – Уэйн…
– Я забираю тебя не туда.
Сеймур и Эдди засели в зале с блокнотами и газетами, рейтингами спортсменов и биржевыми ценами. Они ошарашенно смотрят на нас, но прежде чем кто-то из них успевает сказать хоть слово, я рассказываю им ровно столько, сколько они должны знать, и ни словечком больше:
– Тетушка Фэй была в клинике Хэтфилда, но доктор плохо ее лечил, поэтому я привезла ее домой.
Когда тетушка Фэй смущена или пристыжена, она болтает о чем угодно, кроме текущей проблемы. Это она и делала всю обратную дорогу, и именно это продолжает делать, пока я помогаю ей мыться, рассказывая о том, как, слава богу, давным-давно, когда я родилась, она отмывала вот эту самую раковину, работая здесь горничной при Белль, а потом, после нее, при моей маме, а теперь вот оно как, она здесь гостья, подумать только, разве не странная штука жизнь, чего только в мире не бывает, как все оборачивается… но потом резко обрывает себя:
– Спасибо тебе, Салли, спасибо тебе за то, что заботишься обо мне сегодня! Я заботилась о тебе. Я не всегда была святой, но…
– Ты делала все, что было в твоих силах.
– Я делала все, что могла. Но ты не знаешь, Салли! Ты не знаешь всего, – она вздыхает. – Мне вообще не следовало позволять Уэйну переезжать ко мне, ты была права, и не обязательно мне это говорить, но правда в том…
– Что тебе было одиноко.
– …что мне было так одиноко! Дело было не только в деньгах. Мне было так одиноко, с тех пор как ты уехала!
– Прости. Я знаю, должно быть, это выглядит так, будто я тебя забыла, просто…
– Все это не имеет значения, золотко. Ты спасла меня сегодня. Я это знаю. Теперь я стану другой. Тем дням, когда я крутила с мужиками из «Придорожного трактира», конец пришел. Клянусь в этом!
Уложив тетушку Фэй спать, я возвращаюсь в залу. Сеймур и Эдди обмениваются короткими взглядами, словно предстоит обсудить какую-то неловкую тему.
– Итак, скажи мне, Салли, – потирает подбородок Сеймур, – как долго ты планируешь позволить своей тете оставаться здесь?
– Столько, сколько ей будет нужно. А что?
– Просто интересно.
– С этим есть какая-то проблема?
– Возможно, – говорит Эдди. Он уставился в блокнот, лежащий у него на коленях, словно не хочет встречаться со