Я прошла на кухню, взяла чайник. Мои пальцы сомкнулись на ручке слишком сильно — металл смялся с тихим скрипом.
[Предупреждение: превышение допустимого усилия]
[Рекомендуется калибровка сервоприводов]
— Юри! — Юкио дернулся вперед. — Осторожнее, ты…
— Сломаю? — я разжала пальцы. На чайнике остались вмятины. — Да, похоже, мне нужно заново учиться обращаться с хрупкими вещами. Со всеми вещами, если быть точной.
На стене висела наша совместная фотография с фестиваля цветущей сакуры. Я помнила тот день: запах цветов, легкое головокружение от шампанского, тепло его руки. Теперь фотография была просто набором пикселей определенной цветовой гаммы. Система услужливо проанализировала композицию, баланс белого, фокусное расстояние. Но где были сами воспоминания? Не технические детали, а чувства?
— Может, присядем? — предложил Юкио, указывая на диван.
Я медленно опустилась на сиденье, стараясь рассчитать силу. Обивка слегка прогнулась под моим весом. Юкио сел рядом, но не слишком близко. Раньше мы всегда сидели, соприкасаясь плечами. Теперь между нами было расстояние в 47 сантиметров. Система зафиксировала это число с беспощадной точностью.
— Я могу спать на диване, — сказал он вдруг. — Пока ты… пока мы не привыкнем.
— Я вообще не сплю, — ответила я. — Только ухожу в режим экономии энергии на несколько часов для профилактики систем. Кровать мне не нужна.
Тишина. Я слышала его дыхание (18 вдохов в минуту), биение сердца (78 ударов), шум крови в венах. Слишком много информации. Слишком много данных там, где раньше была просто близость.
Мой взгляд упал на стопку контрольных работ на столе. Почерк учеников, красные пометки моей рукой, наклейки-звездочки за особо удачные ответы. Вся моя прежняя жизнь была в этих деталях: в привычке пить чай определенной крепости, в особом способе расставлять книги на полках, в любимой подушке с вышитыми цветами, в фотографиях учеников на стенах.
Теперь же каждая из этих вещей словно принадлежала другому человеку. Человеку, который умел чувствовать вкус чая, уставал от долгого чтения, радовался успехам своих учеников. Человеку, которого больше не существовало.
— Знаешь, — сказала я, глядя на свои механические руки, — когда я очнулась в больнице, мне казалось, что самое сложное — это привыкнуть к новому телу. Научиться двигаться, координировать действия, управлять системами. Но сейчас я понимаю: самое сложное — это осознать, что я больше не могу жить как раньше. Не могу делать привычные вещи. Быть прежней собой.
Юкио молчал. Что он мог сказать? Любые слова утешения звучали бы фальшиво. Мы оба понимали: та жизнь, которую мы планировали вместе, та будущая Юри, которой я должна была стать — всё это осталось в прошлом. Теперь передо мной было другое будущее, непонятное и пугающее.
Вот только страх тоже был всего лишь записью в памяти. Как и любовь. Как и надежда. Всё, что осталось — холодный анализ ситуации и понимание: прежняя жизнь закончилась. Началась какая-то другая, и я пока не знала, какая именно.
…Вечер опускался на станцию Сарутахико. За окном плыли рекламные голограммы — яркие, навязчивые, окрашивая комнату в переменчивые цвета. Одна из них предлагала последнюю модель нейроимплантов для усиления эмоциональных реакций. Горькая ирония — теперь я могла точно определить частоту мерцания каждого пикселя рекламы (473.2 Гц), но не могла почувствовать того, что она обещала.
Я сидела на краю кровати, наблюдая за игрой света на своих белых механических руках. Система услужливо анализировала частоту мерцания (1.2 Гц), интенсивность освещения (от 240 до 780 люкс), спектральный состав.
Юкио был добр. Я знала это. Понимала, что должна испытывать благодарность — он пришел за мной в больницу, не отшатнулся при виде механического тела, пытался сохранить подобие нормальности. Мой мозг регистрировал эти факты, выстраивал логическую цепочку: забота → признательность → благодарность. Но где было само чувство? Только холодное, рациональное знание: я должна быть благодарна. Но благодарность, как и любовь, оказалась не просто набором логических выводов. Это было как решать уравнение, зная формулу, но не понимая сути математики. Я могла просчитать правильную реакцию, но не могла её почувствовать.
Что делает нас людьми? Память? Разум? Способность чувствовать? Я сохранила два из трех, но почему-то именно отсутствие чувств, казалось, лишило меня человечности больше, чем потеря тела. Может быть, Декарт ошибался, и суть человека не в способности мыслить, а в способности чувствовать?
Он вошел в спальню неслышно, но мои аудиосенсоры уловили его дыхание, ритм сердца, шорох одежды. Данные, бесконечный поток данных вместо простого ощущения присутствия любимого человека.
— Юри, — его голос звучал мягко. — Можно?
Он сел рядом, и матрас слегка прогнулся под его весом (67.3 кг, точка давления в 32 см от края). Его рука коснулась моего плеча — осторожно, нежно. Система отреагировала мгновенно:
[Тактильный контакт зафиксирован]
[Давление: 0.2Н]
[Площадь соприкосновения: 15.7 см²]
[Температура кожи: 36,6°C]
Я должна была что-то чувствовать. Раньше от его прикосновений по коже бежали мурашки, учащалось сердцебиение, перехватывало дыхание. Теперь были только цифры на внутреннем дисплее.
— Я скучал по тебе, — прошептал он, придвигаясь ближе.
Понимая, чего он хочет, я повернулась к нему. Мои сервоприводы работали с идеальной плавностью — последствие многочисленных калибровок. Его пальцы скользнули по моей щеке, и я увидела, как расширились его зрачки, участилось дыхание. Все признаки возбуждения были очевидны, система услужливо классифицировала каждый из них.
Он потянулся за поцелуем. Мои губы встретили его — идеально смоделированные, с точно рассчитанной мягкостью композитного материала. Но я не чувствовала ничего, кроме давления и температуры. Никакого трепета, никакого жара, никакого желания. Только данные:
[Контакт: губы]
[Давление: переменное, 0.1−0.4Н]
[Температура: 36,8°C]
[Влажность: 98%]
Я помнила наш первый поцелуй — как кружилась голова, как подгибались колени, как все тело словно наполнялось светом. Теперь же система выдавала лишь сухие данные о давлении и температуре. Где-то в глубине механического тела хранилась память о тех ощущениях, но это было все равно что читать описание поцелуя в книге — технически точно, но безжизненно.
Юкио отстранился резко, прерывисто дыша. В его глазах читалось смятение.
— Прости, я… — он запнулся. — Это как целовать…
— Машину? — закончила я за него. — Да. Потому что теперь я и есть машина, Юкио.
Он вскочил, пробежал рукой по волосам — жест, который раньше казался мне таким милым. Теперь я просто отметила тремор в его пальцах (амплитуда 0.3 мм,