— Сам ты рахит, — проговорил Зяма без злости, просто чтобы сделать выпад в сторону обидчика.
Только Крючок продолжал долбить камень, как отбойный молоток, сопровождая каждый замах репликой:
— Рахиты! — Замах. — Зато! — Замах. — Прикиньте, как накачаемся! — Замах. — Нага охренеет.
— Жрать иди, — позвал его Алтанбаев. — А то твою шлюмку ветром носит.
— Меня зато не носит, гы-ы, ветром, как Понча.
Сергей наложил себе плов первым и поглядывал на парней с хитрым прищуром. Парни разобрали тарелки, уселись на корточки и прямо так принялись есть. Зяма ковырнул рис, постучал по куриной голени и вытаращил глаза.
— Пацаны, это ж мясо! Реально?
Я рассчитал так, чтобы каждому досталось по голени, и еще раздербанил туда спинку домашней курицы. Понч вытащил курятину, клац-клац зубами — и нет голени. Едва прожевав, он посмотрел на меня.
— Благодарю! Ты реально буржуй. — Он захрустел хрящами, потом поглотил рис и наложил себе добавки.
Н-да, они и правда голодают, прав Нага. Если задержатся на стройке, хоть откормятся. Только Игорек Заславский ел себе и ел, без огонька. А Крючок вообще не спешил, доминировал над остальными, показывая, какой он сильный. Когда Понч, хватаясь за набитый живот, пошел третий раз за добавкой, а армянин Хулио нырнул ложкой в казан второй раз, Крючок наконец лениво сказал:
— Народ, вы там все не сожрите! Мне чуть оставьте.
Наблюдая за ними, я думал о зумерах, никогда ни в чем не знавших нужды, но глубоко несчастных, задыхающихся от панических атак, страдающих от депрессии и всевозможных расстройств, фобий и авитаминозов, и сравнивал их с этими ребятами. Жалкая куриная голень в тарелке — уже счастье. Это они еще не знают, что у меня в рюкзаке пирожки с повидлом. А уж если им вещь какая перепала на халяву, пусть даже носки — счастье вдвойне. Они из тех детей, что до пяти лет думали, что их зовут Заткнись. Их родители сдают бутылки, воруют и нигде не работают. Соответственно, нет правильной модели поведения в обществе. До встречи со мной они были обречены на смерть от передоза, теперь же у них есть шанс адаптироваться.
Так вот, эти парни не страдают от депрессии. Такое впечатление, что они вообще не страдают, считают, что голод и нищета — это нормально, все так живут. Как я еще год назад считал, что, когда взрослая девушка спит на продавленном провонявшем едой диванчике в крохотной кухне — это нормально. Раскладываясь, диван занимает половину комнаты. И нормально, когда у тебя нет даже собственного письменного стола.
Что удивительно, мы, дети апокалипсиса, питавшиеся макаронами с хлебом и не знавшие БАДов, в сорок-пятьдесят лет оказались здоровее молодежи. Те, кто дожил, конечно. Хотя, если опираться на достижения науки недалекого будущего и вспомнить такую юную дисциплину, как эпигенетика, изучающую фенотипическую изменчивость более детально, то девяностые долго будут аукаться нашим внукам и правнукам. Потому что, не влияя на генотип, некоторые события и факторы, однако, вносят коррективы, которые будут просыпаться у потомков при том, что гены не меняются.
Интересно, если я это расскажу на биологии, когда мы будем проходить генетику, обвинят ли меня в ереси? Ведь в учебниках такого и подавно нет.
— Великая благодарность от нас всех, — сказал Алтанбаев, вымазывая хлебом тарелку. — Завтра надо приходить?
— Надо, — сказал я и подумал, что они были бы рады стараться просто за еду и чтобы потусоваться, силушке богатырской точку приложения найти.
Крючок схватился за лом, но я вскинул руку и объявил:
— Обеденный перерыв. Переваривайте. Питоньте.
Минут пять все молчали. Тишину нарушил Алтанбаев, обратившись ко мне:
— Март, так а че там черти заводские-то? Разобрались с ними?
Я кивнул.
— Да. Меня, можно сказать, подставили. Виновный наказан, недоразумение себя исчерпало. Заводские нас любить вряд ли станут, но на рожон лезть не будут.
Алтанбаев скривился и вроде как даже расстроился. Тогда я рассказал ему про педофила на «Жигулях», который охотится на мальчиков и девочек, и никто его не гоняет. Банда оживилась, парни сошлись во мнении, что негодяя надо лишить женилки и отправить на зону, где разговор с ним будет коротким и малоприятным. Пока они садисты-теоретики соревновались в жестокости, я задумался о том, что надо бы их откормить.
Попрошу маму, чтобы приготовила макароны по-флотски и привезла сюда, заплачу ей, потому что я не могу. Завтра мы с Канальей едем в поле на «Зилке» косить капусту, разведывать, где что можно купить по дешевке, ведь впереди у нас пять рабочих дней. Это шестьсот баксов ежедневно, итого три штуки. Каналья тоже хорошо заработает — и на мотоцикл себе, и на долю в бизнесе, то есть на половину участка.
На следующей неделе, скорее всего, карантин снимут, и пойду я протирать штаны, когда отчим отправился бороздить просторы и набивать карманы капустой единолично.
— На сколько дней тут работы? — спросил я у Сергея, взявшего в руки кирку.
— Года на два, если деньги будут, — без раздумий ответил Сергей и добавил: — Это минимум.
— Я имею в виду земляные работы.
— А… Четыре дня. Нет, скорее три, ребята у тебя больно резвые.
Я кивком предложил ему отойти и поинтересовался:
— Как думаете, они справятся, когда надо будет выставлять опалубку и вязать арматуру?
Сергей повернул голову в сторону сидящих на корточках парней.
— Трое точно смогут. Вон тот высокий, сильный и младший с горбатым носом.
Он имел в виду Алтанбаева, Крючка и прибившемуся к ним Игорька Заславского, который и на тренировки к Наге с ними за компанию радостью ходил. Хулио, Понч и особенно Зяма были слишком дистрофичными.
Будто прочтя мои мысли, Сергей добавил:
— Ничего, тощие сперва будут подсобниками. Потом, если у них руки из нужного места, может, малярке научу или еще чему-то, что попроще. Штукатурка, плитка — это все очень сложно и требует опыта и сноровки.
— Вы и штукатурить умеете? — закинул удочку я.
— Это моя страсть, — с готовностью ответил Сергей, и его интонации стали мечтательными. — Смотреть, как из ничего появляется красивое, потому я всегда делаю хорошо. Это может быть дороже, из-за чего возникают конфликты с заказчиками. Зато потом не стыдно. А так-то я по профессии шахтер, мы в Донецке жили. Потом