– Сколько смысла в жизни, которая, закономерно оборвавшись, оставила в истории крупицу себя, проросла в явлениях прочих, став катализатором чьего-то следующего прозрения. Ничто не проходит бесследно… А люди оказываются сцеплены больше, чем привыкли считать, возвышая каждый себя. Невидимая энергетическая нить, пронзающая всё живое на планете…
Опутывало здесь то самое, домоводческое, о чём Мира давно мечтала, но что никогда не сбывалось, рассыпаясь о несовершенство мироздания и наболевшие отвлечённости. Из открытых створок шкафов и кладовок виднелись деревянные вешалки и коробки с обувью. Старой, невесть откуда взявшейся из тех времён, которые дошли до Миры лишь посредством туманных фраз матери, фраз без начала и конца. Мира с детства впитывала завораживающий мир вещей старше неё, может, поэтому прошлое для неё обладало куда большей поэтикой и значимостью, чем оголтелое будущее. Вот отчего любила она подёрнутые закулисной пылью спектакли легендарных питерских театров, словно приотворяющих дверь в прошлое семей и династий, в её неуловимое уже детство, произросшее недалеко от этих времён.
Отворённая дверь на балкон неспешно вытягивала из сада его наполненный дух цветения и сок жизни. Чем смутнее Мира помнила отрочество и юность из-за непрерывной усталости и недостатка солнца, тем ирреальнее становились события. Порой казалось, что они окончательно канули в Лету, но восставали замаранными клубами при малейшем прикосновении к материальным носителям, отпечатавшим мгновения прожитого. Как часто на Миру накатывала ободранность собственной восприимчивости… иногда даже хотелось стать идентичной людям, которые ни о чём не беспокоятся и ничего толком не воспринимают, утопая в смартфонах вместо созерцания бледного северного неба, на которое так больно смотреть после полугодичной мглы.
Она как будто со стороны наблюдала за ними – словно сошедшие со страниц неспешного романа с балконами и весенними цветами. Но героини романов не бывают счастливыми, а столкновение с социализацией и свободной волей людей слишком невыносимо. Оно будто вырывает частицы существа, заменяя его суррогатами ложного опыта, лишь изредка имеющего ценность.
Всю жизнь живые бегут к счастью, а оно вырывается. Если в Мире когда-то и пробивался идеал жизни, то относился он только к внешней атрибутике. Что же значит быть счастливой изнутри, она так и не знала – слишком тяжёл был процесс протянуть хотя бы день. Благоденствие предполагало отсутствие отрицательных эмоций, но как же неинтересна сама себе и приторна она казалась, стерев гнев и мутную скорбь! Мира лишь чувствовала блаженство – наитиями, волнами, вспышками. Для внутреннего спокойствия, которое и оборачивалось счастьем, было нужно так мало, но оно так часто растворялось в монологах других людей, каждый из которых, казалось, так и норовил отвлечь от главного и поверить в свои мелкие невзгоды. Иллюзия утопии цеплялась лишь до тех пор, пока окна зажигались отблесками солнца, пока Варя отвечала на сообщения. Как только блестящий мир пошатывался, все эти сады, балконы и платья на деревянных вешалках переставали светиться и создавать антураж, а Мира в апатии сидела на широкой кровати просторной спальни и предавалась сладостной дрожи воспоминаний и самобичевания, пока ее длинная кофта грубой вязки валялась где-то на полу под ногами.
Воспоминания прошлого с годами как-то по-особому окрашивались, выпячивались, словно подсвечивались иначе. И приобретали всё бо́льшую ценность, особенно в контрасте с однотипностью настоящего. Приподнимали над людьми и событиями. В этом она и чуяла подлинный смысл жизни – понять причинно-следственную связь между произошедшим на каждом узелке пути и к концу жизни слепить подобие понимания.
13
– Сперва ты свежий, юный, каждый вдох – новь. Но проходят годы, повторяются ситуации и чувства. И уже тяжелее воссоздать золотой песок отрочества, – говорила Мира Тиму, словно первому и последнему. – Как в «Унесённых ветром»… такое впечатление роман на меня произвёл этой необратимостью времени.
– Занесённые тебе в голову депрессивные книги в подростковом возрасте – бомба замедленного действия. Из-за них ты так воспринимаешь действительность, – ответил тогда Тим.
Он говорил много. Часто – чтобы послушать самого себя или выдать парадокс. Метко, колко, за что она особенно его ценила. То, благодаря чему он перерастал обыкновенную жажду чужой плоти во имя процветания своей.
Мира оторопела.
– А без них я бы воспринимала действительность обывательски – было бы лучше? В подростковом возрасте жизнь была простой… Потому что я ничего не знала о ней. А эти книги открыли мне реальность.
– Реальность или перекрученный чужой мир девиаций и нытья?
– Что ты называешь реальностью? Уродливый мир, который слепили люди, не зная, как жить, и травя других собственным безумием? Тогда уж лучше моё нытьё.
– Стареешь.
– Возраст мне подходит как никогда. Вроде бы ещё есть и запал, и задор, да далеко до юности… Но жить надо. Тянуть, ползти, искать. Кто знает, сколько ещё чудес впереди! Играю сама в себя, но не дотягиваю до планки.
– Духовным поиском страдают бездельники, не знающие, куда разбросать жизнь, – отозвался он, лишь бы продолжить препирательства.
– Слова загнанного человека. А мы должны быть свободными…
– А вместо этого мы грустные.
– …но свобода сама по себе невозможна, поскольку мы заточены в этом теле и на этой планете. Чувство тупика – лишь отголосок этого сакрального знания, отпечатанного в генотипе. Каждый человек – салат из социальной жизни и чего-то то ли звериного, то ли полученного от необъятного понятия «душа», не имеющего общего с этой жизнью.
– Достичь земного счастья, как и твоей свободы, недостаточно.
– Да и нет его. Распадается на куски каждый день и изредка собирается вновь. И всё равно люблю я рассказы о предтечах, о начале времён… Словно моя собственная жизнь обретает смысл, раз уже на заре цивилизаций были такие искры.
– …а ты словно с самого начала, не натыкаясь на фальшь, шла верно. Самой своей сутью, направленностью.
Мира понимала, насколько стала занудной пожилой женщиной, молчаливо соглашаясь с Тимом, но по-прежнему опровергая его доводы при каждом скребущем воспоминании об их спорах ради споров. Просто чтобы столкнуться интересами и выбить новую уникальную искру. Ода взросления, медово разлитая по памяти, сменилась становлением – болезненным, северным, пугающим своей однообразностью и тем не менее набитым вариациями чувств и наитий. Она не хотела становиться теми девушками, которые целыми днями сидят перед компьютерами на благо компаний. Со стороны выглядит значимо и самоутверждающе, но ведь за пределами офисов распластана целая неизмеримая жизнь, которая проходит сквозь то время, когда они по скайпу общаются со