– По отдельности люди вроде бы и понимают, что вершат что-то не то, а вместе всё равно продолжают. И вот сегодня утром я почему-то вспомнила это. И меня кольнуло. По прошествии лет родители пытались доказать мне, что это был мой сон. Быть может, поняли, что для психического здоровья ребёнка такие сцены не слишком полезны. Насколько мать была тогда нежна, прекрасна, чувствительна! И как огрубела теперь, прыщет цинизмом и пессимизмом. И как она смирилась, как её даже устраивает ужас провинции, зарубивший её судьбу. После такого я вижу трагичность проявлений практически во всём… Будь мой стержень послабее, я уже бы сломалась тоже. Но жизнеутверждающий пример бабушки и деда, переживших войну, оказался крепче. Вот парадокс – внешне же у меня всё прекрасно. Отличная профессия, улыбчивость, устроенная жизнь в большом городе… Жизнь раздвоилась, а тот значимый её кусок уже почти отмер. И я не хочу приезжать в гости к родителям. Каждый раз всё мучительнее – бессилие перед деградацией других. Как люди мало видят! Я уже не могу вытащить мать из этого болота. Мне уже даже тяжело разговаривать с ней – настолько я не могу поверить в то, что с ней стало. Насколько я хочу встряхнуть её, чтобы она красиво оделась и поехала в какой-нибудь Таиланд, как это делают северостоличные фифы. Но нет, она оправдывается пресловутым отсутствием денег, которых у них достаточно. Одни сплошные оправдания всю грёбаную жизнь! Одни слова, чтобы ничего не менять и не делать. Обрасти мхом и забиться в угол. Но жизнь такого не прощает. А отец? Он теперь заботится о ней. После тех издевательств. А она не платит ему благодарностью, хоть и не пошевелила пальцем, чтобы изменить свою жизнь к лучшему. Она предпочла занять позицию вжавшегося в угол комментатора, отвешивающего шишки своему недавнему мучителю. Кто виноват? И что делать?
– Я не знаю. Сам ломаю голову над подобным.
– Интересно, может ли психотерапия действительно исправить это, а не сгладить?
– Сомневаюсь.
Неосознанный страх распада семьи, преследовавший Миру в детстве наряду с ужасом потерять бабушку и дедушку. Обернувшийся подростковым прозрением, чтобы родители наконец освободились друг от друга и сделали новую попытку. Теперь же стало ясно, что они навек повязаны и несут крест друг друга. Уняв безумие молодости и уже даже не мстя друг другу за былые обиды. Чувство вины перед матерью и страх поражения перед отцом крепко отпечатались на задворках сознания. А ещё – твёрдая уверенность, что нет границ дозволенного, что всё интересно и объяснимо.
– Обычно это называют созависимостью. Она… сама часто провоцирует его. Не знаю, так ли это было раньше, – воспоминания ведь замещаются более поздними… Грёбаная ранящая игра, понятная только им.
– Так и есть. Жертва становится палачом.
– А палач – терпением. Вот и разберись после этого в градациях нашей личности! В семьях не бывает чистых, лишённых двойного дна отношений.
– Избавившись от девиаций и порока, чем будет занято человечество? Какой прок будет в чистом, лишённом потайной стороны сексе? Зачем будет нужно искусство?
Вожделенное соединение с Тимом как бессильный, финальный крик о слиянии семьи, которая никогда не была целой. Замкнуться в семье и построить бастион от прочих. Она искала похожего на отца, а их не оказалось благодаря уникальности каждого духа. И похожим показался его сын.
– А наша связь – девиация и порок? Мы ведь не сбрендившие и не конченые…
– Так порок – не обязательно что-то грязное и гипертрофированное. Он почти в каждом проявлении. И лишь называется страшным словом, чтобы контролировать население.
– Значит, не так он страшен. Просто обозван так теми, кто не понимает. Да и градации его меняются из века в век.
– Однажды людям надоест быть несчастными. И они откажутся от консерватизма.
– Твои заверения – хорошо усвоенная мода.
Мира почувствовала знакомое раздражение от подозрения, что Тим специально начинает противоречить ей, чтобы позабавиться её встряской.
– Странный упрёк… так можно сказать про кого угодно. А твои тогда – хорошо усвоенная старомодность.
– И кто вырастет в такой вседозволенности?
– Счастливые люди! Хотя, послушав консерваторов, понимаешь, что индивидуальное счастье людей их не интересует. Важно лишь пресловутое общее благо, словно мы до сих пор обитаем в пещерах. А общее благо оборачивается только эксплуатацией и манипулированием.
– Может, мы всё ещё и есть те кроманьонцы в пещерах. И без запретов нам не выжить.
– А мне что, страдать теперь ради всеобщего блага? Ради туманных перспектив, видя, как мою страну продолжают дербанить и заверяют меня, лишённую практически всего, в патриотизме, служении благу и необходимости плодиться на декретные в семь тысяч рублей? Похоже на издевательство.
– Ты эгоистка, – оголтело отозвался Тим, и Мира захотела врезать ему даже несмотря на то, что знала близость его взглядов к своим. Каждый раз она охотно верила в его тёмные стороны.
– Часто слышу это. Но я непробиваема. К сожалению, другие поддаются. Таят злобу, но внешне подчиняются, чтобы дикой краской взорваться скоро в очередной революции. Ненавижу реакцию! Сквозь стеклянный колпак такими рассуждениями не пробиться… Порой встречаешь людей во всех отношениях положительных, семейных, без пяти минут кандидатов наук, которые удивляются, что ты слушаешь металл… и ты понимаешь, что и это до сих пор какой-то вызов, хотя собственная жизнь кажется предельно плоской. Не буйство Бриков, не помешанность революционеров. Запертое сознание… Расскажешь, а всё так иначе выходит…
– Слова индивидуалиста.
– Благодаря этому жизнь в Европе так отлажена.
– Но они всё равно несчастны именно из-за рефлексии.
– Но я не могу равнодушно смотреть, как кольцо ограниченности и запретов сжимает их всё сильнее. Вся история человечества – это запреты серости, боящейся неизведанного, и подвиг гениев, перескакивающих через болото. Серость всегда робеет перед необъятностью Вселенной и нашей нерушимой с ней связью. Серости выгоднее построить себе бункер религии и окружить себя ею как обманчивым гарантом понятности. Вот почему в богемных кругах нравы свободнее – там клише и страх порицания, равно как и жизнь по линейке, не так цепляющи. Человечество всю свою историю вводит ограничения, отравляющие жизнь, якобы для всеобщего блага. И вся же история человечества