31
Арсений обнял Миру. Она почувствовала такой желанный и так давно ожидаемый прилив нужности кому-то, заботы… но главенство порождает злоупотребление положением. Мира сузила глаза.
– Ты так и не можешь приспособиться и хотя бы на мгновение поверить, что существуют чистые чувства, лишённые двойного дна и подтекста? – сурово спросил Арсений, скрывая досаду.
– У каждого чувства есть глубинное объяснение. Ты прекрасно выразился. «Приспособиться». То, чем люди занимаются всю жизнь, изгоняют из себя искренность, а потом сжигают тех, кто посмел поступить иначе.
– Начинается…
– А по поводу чувств… Извини, не все однобоки. А те, кто не способен испытывать больше одного чувства одновременно, скорее всего, просто настолько эмоционально куцы, что даже не осознают этого.
Арсений расцепил объятия. Всклокоченная Мира рассеянно смотрела на него. Обнимал её большой красивый мужчина. Типичное изматывающее влечение… Что было в этих объятиях основополагающим – невытесненное сексуальное желание, потребность обрести второго отца, отобрать кусочек блестящей жизни Вари или насолить этой самой Варе, недосягаемой, ранимой, всеобъемлющей и ранящей? На мгновение Мира даже поверила, что её окутало исконное чувство защищённости – самое лживое чувство безопасности, тесно сопряжённое с манипулированием.
Мальчишка и мужчина… каждый был дорог по-своему. Но мальчишка не выдержал ответственности, а мужчина ею кичился.
Как странно его изначальная заинтересованность в женщинах перетекала на мужчин с женскими чертами… И он бежал от этого. А Мира, напротив, олицетворяла женщину с мужскими чертами. Почти то же самое – где только отыскать разницу и как прийти к конечной точке? Он был твёрдо убеждён в инфантилизме проявлений женственности, но как порой хотелось этого и самому, и в отношении тандема Миры и Вари.
– Ты – просто избалованная девчонка, которая вообразила, что может играться в либерализм и идиотские идеи психов прошлого с живыми людьми. С нами, чёрт возьми! Мы – не де Бовуар с Сартром, нам не нужны союзы с пятыми и десятыми. Нам хорошо и без тебя.
– За подобными идеями обычно кроется патологическая ревность.
– А что тогда кроется за твоими идеями? Распущенность? – усмехнулся Арсений.
Мира не обиделась. Обидеть её могла только Варя. Арсений же был просто мужчиной, олицетворением стихийного мужского начала, манящего своей неисследованностью, отличием от неё. Но в Варе были более тёмные глубины.
32
Мира начала расчёсывать руки до розоватых вздутий на поджаренной коже. Буйство пейзажа больше не искупляло. Зимой казалось, что, стоит только наступить недостижимому лету, и задышится легче… Но и лето, в свою очередь, приносило печаль итогов, только более эстетически выверенную.
– Ты никогда не понимал, что мы с ней значим друг для друга.
– В итоге вы объединились против меня.
– Как более незащищённые и подверженные критике общества за любой свой поступок, женщины, даже если внешне смиряются, втайне ищут пути сговора и мести. Хотя и могут быть недовольны друг другом сколько угодно.
Арсений молчал. Мире нравилось думать, что она убедила его, потому что сама далеко не была уверена в собственной правоте.
– Твоё патриархальное восприятие, где ты король, самый умный и привлекательный, пошатнулось, не правда ли? И переживаешь ты якобы о ребёнке, а на деле больше о потере контроля. А Варя нужна тебе лишь потому, что ты не смог при её сговорчивости высосать из неё весь ресурс и себя оставить победителем.
Арсений молчал. Его напряжённая шея пошатнула уверенность Миры, в которой она сама старалась убедить себя.
– Ты начиталась каких-то мнений, которые понравились тебе, потому что возвысили в твоих глазах твой пол, а значит, и тебя… И теперь бравируешь этой ерундой, чтобы зачем-то добить меня.
– Ну, мужчины же на протяжении всей истории только и делали то же самое.
– Да прекрати ты, в самом деле! Сколько можно говорить об этом?! Ты приехала, чтобы порассуждать о феминизме?!
– Конечно, – усмехнулась Мира, – зачем о нём рассуждать, если это разговоры о неудобном? Не прочувствованное на своей шкуре можно вымарать в обесценивании чужой борьбы. Если ты не можешь что-то объяснить, влезть в шкуру живых людей с другими проблемами, не надо орать, что этих проблем не существует, а уж тем более кого-то высмеивать. Это просто подло.
Шуршали через колющую засохшую траву по колено. Вблизи низились домики, разверзались холмы. Холодом тьмы наползала вечерняя дымка, пробуждая в дебрях подсознания что-то далёкое и безмерно родное. Быть может, раннее детство на этих травяных просторах. А может, то, что было перед жизнью.
Стояла перед ним такая беззащитная и тоненькая… и сколько скрыто было за этой обманчиво матовой оболочкой… Арсений поймал себя на неприятной мысли, что объект, услада для глаз, говорящая порой нечто осмысленное в силу образования, которое им позволили получать, вышел из-под контроля, что он знает и чувствует нечто, что ему неподвластно. Что, как бы он ни старался, не сумеет проникнуть ей в голову, вклиниться в странные отношения, зародившиеся между Мирой и Варей.
– Как это было? Ты уговаривала её сделать аборт, а она уступила, наслушавшись твоей ереси?
– Только вот вина здесь скорее твоя. Ведь женщины сами от себя не беременеют.
– Ты и руку, может, её держала, приведя в клинику? Тоже мне подруга!
– А мне что было делать? Осатанело орать и брызгать слюной, что чужие матки, а также печень, почки и лёгкие должны быть в моей власти? Тогда жить прямо станет сразу легче всем. С неотменённым-то крепостным правом. Но, судя по всему, священный народ наш к этому и тянется. Генетически припомнил ужас былых строёв и пожелал вновь им вымазаться. К чёрту семнадцатый и девяносто первый, мы вновь лбом ударились о грабли!
– Только и делаешь, что оправдываешь свою испорченность.
Мира непонимающе смотрела на Арсения. Неужели он говорил это всерьёз? Неужели он и правда выдумал для Вари какую-то фейковую беременность, чтобы возвысить себя до уровня отца семейства? Роли, которой он опасался, страшась не выдержать ответственности, но которая оправдала бы его запросы и самомнение в полной мере.
– А для женщины оба исхода дела – смерть.
– Ты – убийца.
Арсения лихорадила мысль о ней как о преступнице. Мира видела, как истово верит он в самостоятельно сотканную легенду. И мимолётная слабость этой всегда стойкой, уравновешенной женщины подстегнула его собственную дутую силу. Да, Мира была не чета холодной Варе, сводящей с ума своей статичностью, которой мстила мужчинам. Её будто использовали, но жертвой оказывалась не она.
Мира стиснула зубы.
– А ты сумасшедший. Я прекрасно знаю, что нет и не было никакого ребёнка, быть не могло. Уймись.