История в зеленых листьях - Светлана Нина. Страница 20


О книге
чтобы ко всем прильнуть и услышать. До встречи с Варей Мира не верила, что кому-то может быть не плевать на других. И эта незлобивость покоряла. В однородных людях проклёвывалось только что-то плоское и до омерзения обобщённое. А Варя – шкатулка, набитая украшениями разных лет, форм и градаций. Единственная, кто делал Миру лучше, а не заставлял озлобляться всё больше. Кто не обнажал, как Мира, своё безразличие к другим и не упивался этой ущербностью.

27

Порой Миру окутывала неуютность существования от привыкания, выхода из освоенной среды, и она принимала её за тоску по прошлому, игнорируя кадры настоящего. Но стоило попытаться вернуть минувшее – настигали лишь упадок и бессмысленность провинциального волочения грязи по дорогам.

Скрытый от сиюминутной памяти аромат бабушкиных духов, которые она с таким самоотречением отдавала внучке… Сливочный вкус какао, который она варила и беспардонно пересахаривала. Что может быть слаще отдалённой грусти прошедшего, которое сквозь призму времени или теперешнего несчастья видится таким кристальным, кинематографическим?

Как тяжело бывало в настоящем, за столпотворением в метро, выудить из памяти моменты, делающие жизнь цельной, ценной, воплощённой. Жаль было упускать себя, расслаивать на повседневность, но только так и возможно было освоить что-то новое, почерпнуть, понаблюдать. И то, что казалось оторванными кусками сердца, обернулось регенерацией всего энергетического поля. Убывшее и потерянное разрослось новыми ветвями. Потрясающе было просто существовать и осознавать эти коренные процессы внутри себя, дышать и смотреть, лишь смутно догадываясь о мистической связи первопричин эволюций азотистых оснований и духа. Чувствовать разрастающееся сердце внутри, грусть и драйв. И восхищаться теми, кто шагнул в этом исконном, необходимом процессе дальше.

В юношестве Мира боялась поступиться собственной ленью и стать равной этим людям-призракам, в анабиозе шурующим с работы и на работу. Но вот время пришло, и реальность оказалась разноплановее, чем куцые страхи. Теперь Мира знала, что чувствуют взрослые, очумевшие от работы как провокатора отсутствия впечатлений, – смутное удивление от чужого восхищения чем-то. И признание этого – отправная точка взрослости. Точка невозврата.

Напичканный людьми Петербург теперь четко доносил, что человечество безмерно разрослось, и все одинаковы. От него было не укрыться даже во дворах-колодцах, обшарпанных грязно-жёлтым, где ей уступали дорогу подвыпившие и изрядно потрёпанные интеллигенты. Ежедневная трудовая повинность утверждала в мысли, что человек человеку – волк, надеяться абсолютно не на кого. Работодатель чтит свои интересы, а родители не вечны.

Накапливалась катастрофическая усталость от повторяющихся ситуаций, слов и кадров. И Мира, сохранив былой цинизм и свободолюбие, поступилась чем-то особенно ценным ради материальных благ, статуса и насмехательства над теми, кто не сделал того же. Мире надоело чувствовать себя маленьким человеком. И хиппарство выпарилось куда-то, сломившись под недюжинным себялюбием. Попробовать новую роль секущего специалиста, с которым считаются, тоже казалось забавным.

Даже то, что выглядело построением её разума, было перетянуто через сердце. Впитывая запахи настоящей русской усадьбы, напоровшейся на историю, Мира всё отчётливее понимала, что человек – нечто большее, чем заточенное в коробку сознание. Чем характер и память. Человек – это разлитая в пространстве энергия, затрагивающая много больше, чем кажется. Это одновременно всё и ничего. Но это неуничтожимо живёт в тех, кто его коснулся. Вот магия жизни.

28

– Я не хотела говорить тебе, – в волнении и смирении, что всё же открывает рот, изрекала Варя, – но у меня был ребёнок.

Мира почувствовала жар. Она молчала, пока Варя выплёскивала на неё поток, накопившийся до краёв и сидящий внутри, как заноза.

– Я и из дома уехала из-за этого.

– Ребёнок… погиб? – осторожно спросила Мира, не дождавшись дальнейшего монолога.

– Нет. Он вполне здоров.

Они встретились как непогрешимые, блестящие, благополучные. Нимфы в длинных платьях и джинсовых жилетках, охватившие последние тёплые дни года. А оказались опустившимися, с потемнениями на дне. Грызшее разочарование в Варе обернулось лишь временным помутнением от преследующей усталости и напряжённости их треугольника.

– Женщина может любить ребёнка нелюбимого мужчины как отдушину. Надо же кого-то любить. А у меня вышло наоборот: безразличие к ребёнку от мужчины, которого, как мне казалось, я любила.

Она говорила, и редкостная красота её осознанности вытеснялась чем-то более земным, прозаичным, но это делало её ближе – образ проступал чётче. Правдивы ли разливы наблюдаемых качеств, или лишь искажены воспринимающим объектом и его настроением? Выходило у неё всё так изящно, что порой хотелось расцарапать ей лицо.

Никто не заглядывал в Миру глубже, чем Варя. Ни на кого больше так не отзывалась душа. Слишком маленькое количество людей отдавалось в сердце, а ещё меньшее шло навстречу. Тимофей олицетворял внешнее, блестящее и светящееся. А Варя – внутреннее. Оба были необходимы, но оба закономерно ускользали, как всё в жизни, месяц которой выглядел непреложным и неизменным, а после нёсся в свистопляске перелома. Мира начинала понимать, почему люди так опасаются перемен: чтобы избежать чувства утраты, самого тягучего и трудно перевариваемого из многообразия запутанной сети того, что пытаются запечатлеть в искусстве.

Как странно Мире было осознавать, что она наслаждается страданием, получает вдохновение от схватывания собственной боли. Ведь только то искусство трогает, становится вечным, которое повествует о невозможности жить без чувства неудовлетворённости. Почти все люди или играют в себя, или создают хитросплетения отношений, целиком зависящие от того, какими они позволят себе быть в них. И для них, как и для творцов, научившихся выплёскивать себя в осязаемой форме искусства, архиважно иметь проблему, пусть и выдуманную. На этом в принципе зиждутся все отношения, а творческие люди архивируют это в истории. Вот почему человечество так помешано на гениях – те приоткрывают колпак, которым все накрыты, сковыривают ранку, и она начинает кровоточить.

Для Миры эгоцентризм и абстрагирование были единственными путями хоть что-то в жизни понять. А плохой характер она считала неотъемлемой частью развитых людей, поскольку они понимают, что они, их интересы и планы гораздо важнее, чем мнимое одобрение прочих. А одобрения невозможно достичь, поскольку общество на деле безлико и одновременно хочет взаимоисключающего, состоя из отдельных зёрен. Груз страшной махины чужих ожиданий, дарованный поколениями тисков женственности, довлел над ними до сих пор, как и угроза быть порабощёнными энергетикой окружающих. Что отворяло шаткую дорожку переступить через всех, кто дорог, и, пройдя собственный путь, постепенно утерять частицу чего-то тёплого.

29

Варвара вскинула головой со спутавшимися кудряшками. Неприятный румянец пятнами обрисовал её шею. Внутри горело яростное нежелание вновь заполнять разум тем, от чего хотелось схорониться. Раскрыть рот, сбросить, наконец, этот

Перейти на страницу: