Если бы только Варя была более мужественной, надевала пиджаки, которые так идут ей… идеальная кожа, тонкие кости… Как же она притягивала! Если бы только совладать с её непоколебимой женственностью, бьющей током и парализующей. Что внутри этих недр? Клыки, заклятья. Если бы только не бояться её недоразвитости по сравнению с мужчинами. Но какие же они непокорные – не подступиться… Прямо как мать. Внушающая ему чувство бессилия и изматывающего соблазна.
Ужас при мысли об оскоплённом человеке, родившемся неполноценным, вновь заполонил разум при воспоминании об обнажённой женщине. Словно и ему это может передаться и лишить привилегий, запятнать. Именно поэтому он ничего не смог сделать с Мирой, даже когда почувствовал угрозу. Стоило припомнить историю человечества, накатывало небрежение к отличающимся людям – физически, эмоционально и ментально.
«Люди боятся того, чего не понимают. ГМО, гомосексуальность, загробную жизнь», – те слова Миры врезались в мозг, подгрызаемый хроническим воспалением. Отец табуировал тему однополой любви, и Арсений вслед считал её запретной. А Мира, заметив его заинтересованность, продолжала:
– Какая чушь… Объяснить океаны человеческой психики детским желанием секса с матерью, чрезмерной властностью или, наоборот, отсутствием отца. Секса в чистом виде не бывает. Он всегда окрашен девиациями и межличностными взаимоотношениями. Здесь нельзя объяснить всё по линейке. Здесь мало помогут даже исследования и контрольные группы. Потому что придётся исследовать каждого человека годами, от и до, да и в таком случае он наврёт. Констатировать что-то с миной знатока – смехотворно.
25
– Молодость – это когда ты днём страдаешь от любви, а вечером скачешь есть мороженое с подругами.
Варя блаженно засмеялась, откинув голову, отчего короткие вьющиеся пряди окунулись дальше плеч. Мира заворожённо смотрела на неё. Её охватила блаженная полнота существования – божественный коктейль из молодости, солнца, летнего дня и желанного существа рядом. На лица им спускались тени низкотонных листьев северного лета, стены домов на короткий миг погружали в холодок мрака.
Откуда она взялась, эта изумрудная девочка со сталью и гордостью в пологих глазах? Не бывает у людей, не прошедших через суровые уроки жизни, такой осмысленности. Ничто не даётся просто так, за исключением готовых шаблонов семьи, государства и мышления. Остальное приходится отвоёвывать. Но тем слаще полученные плоды. Тем дороже человек с открытыми глазами, не попадающийся в уготованные ловушки. Человек, разделённый с другим невидимой, порой почти стирающейся стеной восприятия.
Пригород с его отрешённостью. Расступающееся утро, погрязшее во влаге равнинной теплоты. Старые уездные домики, попахивающие подгнившим деревом. Какая-то окутывающая благоденствием, а вслед за ним непомерной скукой и тупиком жизнь, из которой хотелось вырваться, чтобы затем вспоминать её безмятежность.
Мира без страха быть растоптанной говорила, воодушевляясь тем, как её слушала Варя – одобрительно кивая, клоня голову набок. Она производила впечатление одновременной силы и хрупкости – как раз того, что так вдохновляло Миру раньше, когда она только вступала в мир и запоем читала романы о пышных кринолинах и изуродованных судьбах. Всё в Варваре было приведено в заманчивое созвучие. Тем не менее она ни на миг не производила впечатление классической романтическо-уступчивой героини, слишком самостоятельно распоряжалась собой. Такая обманчивая импрессия могла быть навеяна лишь её размягчённым настроением, когда она беззаботно хихикала над каждым произнесённым словом и жмурилась от удовольствия.
– Не так давно меня манили интерференция людей, их расплывы и неописуемость душ. Чем больше думаешь, что постиг, тем больше остаётся потустороннего в сгущённой энергии иного, которую он принимает за свой характер и исходит из его чаяний и одобрения. Человек не один, даже когда стремится к одиночеству. Люди проникают в нас, оставляют споры своих нейронов. И порой своей паутиной рушат чужие жизни. Стоит только дать им свободу проковырять недра чужой личности, разноликой, как переливы воздуха на закате.
Варя с одобрением посмотрела на Миру. Её будоражили безапелляционный тон последней, светящаяся от отсутствия меланина кожа и как будто смущённые манеры от опасения показаться непривлекательной. Что не препятствовало изливанию желчи в нецензурных выражениях.
– «Жизнь может быть прекрасна, если знаешь, что с ней делать», – сказала Грета Гарбо. Почему же я чувствую такую усталость и неоправданность надежд, хоть век насыщенный? Так не хватает солнца… И остальные завидуют мне только потому, что я была на концерте Evanescence. А то, что я с ума схожу, похороненная на зиму едва ли не на Полярном круге, в расчёт не берётся.
Мирина тотальная доброта к Варе была окрашена непонятным чувством жажды, чтобы её оценили по заслугам. Чтобы возвыситься в собственных глазах за счёт полёта в зеркале другого. Чтобы обезоруживать собственной напускной добродетелью. Чтобы отплатить Варе сторицей за её благодушие, когда Мире было так тяжко. Варя делала отношения других лучше, сплачивала и смягчала их. Мира видела в ней улучшенный вариант себя.
– И умные девочки беззащитны. А мне не хватало твоей силы.
– Любая сила иллюзорна и зиждется лишь на договорённости социума. Все мы сильны, пока нас не избили на допросе.
– Ты сильная, не я, – повторила Варя.
– Ошибаешься, – отвечала Мира спокойно. – Сила тяжела, но слабость несёт ещё больший груз. Жизнь в принципе невыносима. Вы думали, что я хотела покончить с собой… Но более жизнелюбивого человека вам не найти. Я в категории, которая никогда этого не сделает. Беру от жизни то, что она мне предлагает, – слишком контрастен пример матери, которая вовремя не схватила. Я молода, и долго буду молодой. Лучше бы на всю жизнь. Молодость – это уметь видеть весну, наслаждаться влажным запахом земли… Даже невзирая на мою вечную сонливую меланхолию из-за жизни на севере.
– Это ты сейчас так думаешь. А тогда тебя затуманил миг, наитие. Я прекрасно понимаю это…
– Нет, Варя. Я играю в жизнь. Но даже играя, я от неё не откажусь. Слишком она фундаментальна. Особенно после того, как я своими глазами видела, что моя бабушка, лежавшая в реанимации два месяца, оправилась. Преодолела себя и цеплялась иссохшей рукой за край стула, чтобы подняться и пойти. Это торжество человеческого духа. И тогда я поняла, насколько смехотворны мои жалобы. Особенно на отсутствие времени. У неё времени вообще могло не остаться, и тем не