Парень осенил себя священным знаком и криво усмехнулся, тихо шепнув:
— За нами наблюдают.
— Я все же надеюсь, что братец ваш вовсе не запойный. Он хорошо учился, и педагоги дали ему отличную характеристику.
— Да они напишут все что угодно, ежели захотят сбагрить воспитанника. Знаем мы таких!
— У нас в Петрограде не принято подделывать бумаги, — возразил я.
Гриша обернулся и удивленно посмотрел на меня:
— Право слово, мастер-адвокат, вы прямо как только на свет народились! Неужто и впрямь верите, шта все поступают по совести, да еще и слово свое держат? Как вы еще не разорились, мастер? Или у вас деняк так много, что вы еще не заметили, как вас ваши же домашние обирают?
Я кашлянул в кулак, потому как с трудом сдерживал смех — до того Гришаня вошел в образ приезжего из Московии. И речь и манеры его очень отличались от обитателя столицы. Сам парень настолько вжился в роль, что даже элегантно высморкался в рукав пиджака.
— Ну, ничего! Заберу Мишаню домой, познакомлю с семьей, — продолжил парень. — Научу, как правильно себя вести в порядочном обществе, и подскажу, что пить можно, только начиная с пятницы. Ну, или на крайний случай с вечера четверга.
— Конечно, — кивнул я, краем глаза замечая движение в беседке, что притаилась среди деревьев.
А через мгновение из беседки вышел высокий мужчина с седой шевелюрой и окладистой бородой. Он был облачен в белую рубаху и светлые широкие штаны. Мне подумалось, что именно так должен выглядеть настоящий деревенский староста. Мужчина меж тем нахмурился и свистнул, видимо, призывая собак. Вот только никто из них не сдвинулся с места.
— Дядь, ты не серчай, — внезапно по-доброму заявил Гриша. — Я песиков твоих попросил присмотреть за моей вещицей. Они там пока побудут.
Мельник окинул нас оценивающим взглядом. Основное внимание досталось моему сопровождающему. Тот не смутился, расправил плечи, сунул большие пальцы ладоней в петли ремня на поясе штанов и выпятил грудь.
— Кто вы такие? — неприветливо поинтересовался хозяин дома и упер пудовые кулаки в бока. — Я вас не звал! Идите…
— Меня зовут Жора Арбатский, — перебил его Гришаня. — Я давеча прибыл из Московии, шобы братца свого найти и забрать с собою. Так вышло, шта мамка его с моим батей спуталась, а потом померла. Ну шта взять с дурной бабы? Померла и не сообщила об этом бате. А он и в ус не дул, шта она брюхатая была. Знал бы, то обязательно озаботился, шобы приплод в семье остался. Тем более — сын. Шутка ли! Нас, Арбатских, не так много мужиков осталось, шобы так запросто отказываться от сынов. Была бы дочь, я и не приехал бы. Но брат — дело другое. Я от брата не откажуся. Родная кровь — не водица. Я сердцем чую, шта Мишаня мой кровный братюня.
— Я не понимаю, про кого вы говорите, господа, — насупился мельник.
— К вам обратился Михаил Летний, — вступил я, поняв, что пришло мое время. — Он воспитывался в приюте святого Гавриила в Корабельном районе. И поступил вам в помощники…
Мельник насупился и сжал кулаки. И мне показалось, что способности Гришани действуют далеко не на всех, но назревающий конфликт прервал женский голос:
— Герасим Игнатьевич, зовите уже гостей на чай! А то решат еще, что вы забыли о законах гостеприимства. Что про нас станут говорить добрые люди? Что мы для гостей пожалели чашки чая? Или баранки?
Из беседки вышла владелица приятного голоса. Ею оказалась девушка лет двадцати в простом красном платье. Она откинула за спину толстую темную косу и улыбнулась.
— Василинка, дочка моя, — мрачно вздохнул мельник. — А меня, стало быть, Герасим Игнатьевич кличут.
— Чай стынет, — напомнила девушка и вернулась в беседку.
Я заметил, как Гриша гулко сглотнул, а потом приосанился.
— Ежели чаем угостите, то не откажемся. У нас в это время как раз подают чай с баранками.
— А не хмельное? — сощурился мельник, давая понять, что слышал нашу беседу.
— В моей семье не принято пьяницами быть. Кто ж днем пьет хмельное? Для этого вечер есть, — резонно заметил Гришаня.
Мы прошли в беседку, где нашелся широкий стол с двумя лавками, стоящими по обе стороны. На столе высился начищенный желтый самовар, рядом с ним находилась сухарница с баранками и сахарным печеньем.
— Угощайтесь, гости дорогие, — предложила Василинка, разливая по чашкам ароматный отвар.
— Вы как будто нас ждали, — усмехнулся Гриша с благодарным кивком.
— Просто батюшка иногда случайно бьет чашки, — ответила девушка, с теплом взглянув на мельника.
— Вовсе не случайно, — проворчал он. — Мне по нраву кружки. Чтобы большой была и удобной. А эта ваша чашка — в ней же один глоток всего. К тому же чуть сильнее сдавишь, как она — хрусть, и сломалась. Разве это посуда? Так, шутка какая-то. И лишняя трата денег.
— Разве мы бедные? — девушка покачала головой. — Или тебе для меня жалко пару монет?
— Не жалко, — буркнул мельник и взглянул на меня исподлобья. — Значит, вы пришли прознать про моего помощника? Про того, который пришел из приюта.
— Именно, — кивнул я, надеясь, что при дочери мужчина не станет юлить.
— У нас каждый год появляются новые помощники. То приходят работать в лавку, что ниже по улице стоит. То в дом нанимаются. То на мельницу. От желающих заработать отбоя нет. Вот только работать из них мало кто хочет, — начал мужчина.
— Это как? — бесхитростно уточнил Гришаня, шумно отпивая напиток.
— Все денег хотят. А спину гнуть не особенно, — пояснил мельник. — Многие привыкли, что в приютах их жалеют. Что особо не заставляют работать. Многие из них даже стирать свои портки не умеют.
— Батя! — шикнула на него девушка. — Ну, опять ты за свое!
— Каждый человек должен уметь себя обхаживать, — возразил Герасим. — И стирать за собой, и готовить, и мыть. А то привыкли, что за ними кто-то делает, а они боярами ходят. Вы знаете, господа, что многие, кто нанимался ко мне, решали, что моя дочка за ними должна убирать, еду подавать и посуду мыть.
Василинка усмехнулась и кивнула, подтверждая слова отца.
— Представляете, приносят свои тряпки и кидают ей под ноги. Мол, «стирай, раз бабой родилась».
— Бабой родиться — это не самая удачная затея, — многозначительно заметил Гриша, заставив меня подавиться напитком. — От бабы никто не ждет ничего путного. Окромя бабьих дел, конешно.