– Полагаю, государь, что Церен-Дондук надеется на то, что ты просто подтвердишь заверения деда своего, Петра Алексеевича. И только для этого уговорил племянника совершить столь долгий путь, да еще и зимой.
– Да, это очень правильное решение с его стороны, вот только если исключить крохотную деталь: я – не мой дед, – откинувшись на спинку стула, я задумчиво переводил взгляд с Бакунина на Кера и обратно. Они сразу потупились и принялись разглядывать ковер. И почему они такие зашуганные? Даже как-то неудобно становится. – Василий Михайлович, я ведь спрашиваю тебя как знающего и опытного человека, что каждый из них собой представляет?
– Церен-Дондук более хозяйственный, но более мирный. Не такой славный вой, как племянник. Дондук-Омбо – задиристый, любит сражения. Каждый в чем-то хорош, но они разные, государь. Совсем разные.
– Так, хорошо, а кого нам выгоднее видеть на месте хана?
Бакунин пожал плечами.
– Не ведомо мне это, государь. Но за Дондуком-Омбо сила. Многие калмыки его поддерживают. Он способен за собой почти пять сотен кибиток увести.
– Вопрос, куда увести?
– В Порту он все посматривает. Сдерживает только разница религии. Османы сразу заставят ислам принять, а он не хочет этого и уважает заветы Далай-ламы. Но Артемий Петрович больно Церен-Дондука поддерживает. Даже без твоего одобрения уже объявил его ханом.
– Почему? – я попытался понять, о ком идет речь, но не преуспел. Ладно, потом узнаю.
– Боится, что калмыцкое ханство слишком сильным станет и с ним невозможно будет справиться.
– А-а-а, а значит, подарить полханства османов – это очень хорошо, и ослабит калмыков. То, что при этом укрепятся османы – это совершеннейшая ерунда, – протянул я. – Почему мне не доложили о подобном произволе Артемия Петровича?
– Так ведь отписывали тебе, государь, что так, мол, и так, князь Волынский не совсем понимает, что творит, и что нужно много раз подумать прежде, чем судьбу калмыков таким образом строить. – Бакунин всплеснул руками. – Но, похоже, что челобитная не дошла до тебя, государь Петр Алексеевич.
– Похоже, что не дошла, – я снова задумался. Туркам калмыков нельзя отдавать, но как предотвратить внутренний раскол? Самому разделить, если только. А что, вполне себе выход. Один пускай границу охраняет, второй родные земли отвоевывать вместе с цинцами пойдет. А ханом вообще себя назначить! Принять буддизм и править всеми в мире и нирване. Или это откуда-то из другой оперы? Ну, посмеялись и будет. Скорее всего, придется разделить, скажем претендентами назвать или младшими ханами, как там у них дозволяется? Условие поставить, что кто из них докажет, что круче, тот по итогам соревнований станет ханом великого калмыцкого ханства, если они его завоюют, конечно. Я чем могу – помогу, почему нет-то? Нужно с цинцем встречаться. Потом уже с калмыками. – Юрий Никитич, думаю, что нужно пригласить князя Волынского сюда, чтобы побеседовать с ним за жизнь. Скорее всего, он сумеет объяснить, чем руководствовался, делая именно такой вывод о калмыцком ханстве. Да Радищева ко мне завтра, а на второй день посланника цинского зови. Георгий Яковлевич, знаком ли ты с тем посланником?
– С Тоси лично не знаком, – Кер покачал головой. – Но цинцев даже если знаешь, то все равно не знаешь до конца. Такой вот странный и по-своему опасный народ.
– А толмачом сможешь побыть? – я не хотел привлекать много лишних людей. Чем меньше человек знает о подобных встречах, тем проще сохранить их в секрете.
– Могу, – он кивнул.
– Отлично, тогда… – я не успел сформулировать мысль, как дверь распахнулась и в комнату вбежал какой-то семеновец. Отдышавшись, прислонив руку к груди, он тихо произнес.
– Пожар, государь. Немецкая слобода горит. И еще, там, в общем…
– Не мямли! – я привстал, опершись руками на крышку стола. – Что случилось?
– Кто-то из гвардейцев там покуролесил, государь, но пожар сильный, как бы на улицы не пошел.
– Идиоты, – прошептал я. – Седлать Цезаря! Узнаю, кто мне Москву сжечь захотел, прибью как бешеную собаку.
Я выбежал из кабинета, на ходу натягивая протянутый мне Митькой тулуп. Тулуп я себе с боем выбил. Хороший, теплый, тяжеловатый слегка, но не критично. На голову легла шапка из чернобурки. Вот сапоги не переобул, выскочил на улицу в каких был. Цезарь уже пританцовывал от нетерпения, стоя возле крыльца. Рота гвардейцев личной охраны была на конях, все ждали только мое величество. Взлетев в седло, насколько быстро мне помог сделать тулуп, я тут же пустил Цезаря рысью, выскочив в едва открывшиеся ворота.
Столб дыма и зарево огня было видно даже отсюда. Стиснув зубы, я пригнулся к шее своего верного коня, который все ускорялся, пока не перешел в галоп.
Возле слободы уже собрался народ, организуя линию к ближайшему колодцу. Точнее, таких линий было уже несколько, и они справно работали, передавая друг другу ведра с водой. У того колодца, где я с трудом затормозил, явно не хватало людей.
– Стройся! В цепь! – я соскочил с Цезаря, бросая поводья уже подъехавшему Репнину, схватил ведро, которое протягивала мне хорошенькая девушка, в глазах которой горело пламя пожара, и от этого она не замечала ни разметавшихся, вырвавшихся из тугой косы русых волос, ни то, что ведро из ее рук принял император. Я передал воду вставшему передо мной гвардейцу и тут же схватил следующее. Потому что пожар в наполовину деревянной Москве – это страшно. Не успеешь оглянуться, как твой дворец уж заполыхает. Поэтому-то у меня даже мысли не возникло, что это как-то неправильно, чтобы император ведра тягал с водой. Да и у других тоже таких дурацких мыслей не возникло.
Мимо пробежали четверо мужиков с баграми. Пламя уже не взметалось выше костела, и я понял, что устал. Руки практически не двигались, но, передающая мне ведро за ведром совсем молоденькая девчонка, может, моего возраста, может, на пару лет всего старше, не давала упасть и опустить руки, чтобы хоть немного передохнуть, потому что вот перед ней было стыдно. А еще у меня жутко замерзли ноги, и я был грязным как свинья.
Наконец ведра стали возвращаться реже, а со стороны слободы раздался треск и удары. Пострадавшие здания доламывали, чтобы сбить пламя окончательно и не дать перекинуться на соседние дома. Откуда-то послышался плач и крики, а ведь еще минуту назад все посторонние звуки заглушал рев бушующего пламени.
Раздался выстрел, и… Что? Выстрел? Я посмотрел на девушку, которая вытирала лоб дрожащей выпачканной в саже ладошкой, оставляя на белой коже черный след. Ведер больше не было, значит, можно было заняться тем делом, за которым я сюда приехал.
Из ворот слободы выскочили шесть гвардейцев в мундирах Преображенского полка, один из которых угрожал заряженной фузеей шедшим прямо на них весьма решительно настроенным людям. Я почувствовал, что у меня глаз дергается. Все, достали.
– Всех офицеров Ушакову на правеж, всех рядовых пока запереть по казармам. Выяснить, что там произошло, и через два часа ко мне с докладом, – процедил я, направляясь к привязанному неподалеку Цезарю. Хватит с меня преображенцев. Доигрались они, похоже, окончательно.
Ноги слушались плохо, руки дрожали, но я довольно бодро вскочил в седло и тут увидел во все глаза смотрящую на меня девушку, до которой, похоже, только что дошло, с кем именно в паре она только что работала. Я не удержался и подмигнул ей, отчего ее щеки вспыхнули, и она прижала к ним руки. Как же ноги-то замерзли, да и руки тоже, я же только заметил, что с трудом удерживаю поводья в окоченевших пальцах. Вот же придурок, надо же было мне варежки забыть. Я