Борис Михайлович сунул еще одну ложку в рот и задумчиво возвел взгляд к потолку, после чего заявил, что вкусно и что просит разрешения написать про это. Ну, я, собственно, поэтому его и позвал, чтобы он начал потихоньку рекламировать картошку, которая никак не могла пока прижиться на просторах Российской империи, а ведь для Сибири это был бы идеальный овощ. Навязывать силой я ее не собирался, решив попробовать то, что работало в моем мире на ура. Я решил попробовать применить рекламу, и Юдин был в этом плане первопроходцем.
Пока Шереметев с Репниным читали письмо, а затем перечитывали, пытаясь вникнуть в написанное, я доел завтрак и сейчас наслаждался свежесваренным кофе. Наконец, письмо легло на стол, а Репнин поднял на меня ошарашенный взгляд.
– Это правда?
– А как, по-вашему, правда или нет? – я жестко усмехнулся. – Вот вы поверили, и это на сегодняшний момент самое главное. А еще, в это поверила милейшая Джейн, которая, даже не остыв от наших бурных ласк, понеслась писать письмо разлюбезной «подруге».
– То есть мы не намереваемся вторгаться в Крым вместе с войсками Надир-шаха, который, узнав о несравненной красоте цесаревны, решил взять ее в жены, а взамен помочь нам укрепиться на Черном море, прежде чем идти дальше на османов? – Шереметев, произнося это, снова поднял письмо, буквально цитируя написанное.
– Красивый план, правда? – я отставил чашку. – Как вы думаете, Елизавета стоит Крыма в качестве калыма? Я вот думаю, что стоит. С ее красотой, изворотливостью и амбициями, тетушка очень быстро султан-баши станет.
– Так это правда? – в голосе Шереметева звучало напряжение, а в глазах уже разгорались огни предстоящих битв, когда он уронил письмо на стол.
– Что именно? Что я собираюсь вторгнуться в Крым? Конечно, правда, и об этом все знают. Что Надир-шах где-то увидел Лизкин портрет и воспылал к ней страстью? Тоже правда, я не в этом, так в следующем году посольство для сватовства жду, и вы были бы в курсе, если бы делами иностранного приказа интересовались, как я и велел. То, что все это произойдет одновременно и вот-вот, чуть ли не в апреле – нет, это неправда, это то, что я рассказал Джейн в тот момент, когда она старательно ублажала мое естество.
– И какую цель ты этим преследовал, государь? – тихо спросил Шереметев.
– Ну включи мозги, Петька, – я вздохнул. – Во-первых, если мы часто будем орать о своем нападении на Крым, как тот мальчик, что про волков кричал, в тот момент, когда мы действительно двинем туда войска, нам сначала никто не поверит, а потом будет уже поздно. Ну и я хочу проверить, насколько тесные объятья у царственного собрата моего Георга с турецким диваном. Ежели вскоре османы с нотой прискачут, невзирая на мороз, то, о чем тут вообще говорить можно?
– А не понесет от тебя англичанка? – Репнин смотрел на письмо как на змею ядовитую.
– Нет, – я покачал головой. Для того чтобы понесла, нужно, чтобы семя в тело женщины попало, а я этого не допустил. – Я уверен в этом.
– Я могу сейчас в иностранный приказ отлучиться? – с какой-то мрачной решимостью спросил Шереметев.
– Можешь, раз раньше не успел, делами замученный, – я язвительно ухмыльнулся. – Как только мне про Радищева все расскажешь. Он под началом отца твоего служил, должен ты его помнить.
– Простой, временами может быть жестким и неподкупный, – Петька задумался. – Отец часто шутил, что от того его семейство и бедное такое.
Я кивнул. Именно такую характеристику мне на него Ушаков принес, когда кандидатуры на пост начальника полиции предлагал. Сам уже понимает Андрей Иванович, что не справляется. Для полицейских дел нужны именно что полицейские, нечего там Тайной канцелярии делать.
– За Натаху просить тебя, государь Петр Алексеевич, бесполезно? – Шереметев даже не спрашивал, он утверждал.
– Это был ее выбор, Петя, – я отвечал тихо. – Я не заставлял ее ни замуж за Ваньку бежать, ни в путь далекий собираться. Думаю, что и ты над сестрой власти уже никакой не имеешь.
– Я ее без приданого грозил оставить. И Ваньке грозил, но они уперлись, что любят друг друга и ему все равно, что она бесприданница, он сам скоро гол как сокол останется. Если это не проверка их чувств, то что тогда считать проверкой?
– Да, даже завидно где-то становится, – я передернул плечами. – Но даже ради Натальи не могу я смягчить участь Долгорукова. Слишком Ванька провинился передо мной.
– Я понимаю, потому и не осуждаю, – Петька снова вздохнул. – Будем свечки ставить, чтобы все обошлось, и они и взаправду землю обетованную нашли, как Борька Юдин пишет. – Он замолчал, затем встряхнулся. – Пойду я в приказ, может, тоже что смогу выяснить, что стряпчие пропустили, думая, что ерунда это.
Он вышел, насвистывая что-то бравурное. Мы с Репниным проводили его взглядами.
– Этот не предаст, – наконец сказал Репнин. – Столько лет верен был, даже когда почитай в опале находился.
– Я знаю, Юра. Петька мне предан был еще в то время, когда наследники каждый день менялись, в зависимости от дедова настроя. Не для корысти ради, а просто потому что считал, что так будет правильно, Петр Шереметев возле меня обретался. Только я вовремя не увидел этого блеском забав, Долгорукими созданных, ослепленный.
– Главное, что сейчас прозрел, – Репнин сказал это тихо. Так тихо, будто надеялся, что я не услышу. Я услышал, но промолчал, потому что нечего было ответить. Репнин тем временем продолжил как ни в чем не бывало. – А что, Елизавету Петровну и впрямь за Надир-шаха отдашь?
– В гарем? Православную царевну? Бог с тобой, – я махнул рукой. – Никогда не заставлю я Лизку вере своей изменить. Вот ежели сама захочет, тогда препятствий чинить не буду. И, знаешь, ведь всякое может произойти: Надир-шах – красавец мужчина, закаленный в боях бесконечных воин. Такие женщинам нравятся. Вдруг у Лизки где засвербит, на его мужественность глядючи, и она сама в жены к нему побежит впереди его коня? Я ее неволить в этом случае не буду, – я покачал головой. В это время в комнату проскользнул Митька и принялся убирать со стола.
– Демидов у дверей мается, – как бы невзначай бросил он, ставя на тяжелый поднос серебряный кофейник. – Сказать ему чего, или пущай пока ожидает?
– Скажи, что сейчас приму. Да, приготовь сбитня и чая душистого. Сомневаюсь, что Акинфий Никитич кофеем балуется… – Я кивнул Репнину, который быстро поднялся, схватил брошенное на стол письмо, тщательно сложил его и спрятал за пазухой.
– Мне присутствовать? – деловито спросил адъютант, который по совместительству был секретарем, но скоро я его все же разгружу, а то он загнется у меня от таких нагрузок.
– Присутствуй, может, поручения какие по ходу разговора всплывут, – я думал недолго, прежде, чем принять решение. Разговор с Демидовым предстоит тяжелый. Для меня, вряд ли для него. Этот колосс я, конечно, могу снести, но вот вопрос, а дальше что? На заводах Демидова сейчас и еще очень долго будет вся промышленность Российской империи держаться.
Репнин занял место за соседним столиком, расположив на нем писчие принадлежности. Митька, дождавшись, когда мы примем приличный вид, вышел, груженный посудой, и практически сразу в кабинет, который мне заменял и гостиную, и столовую, и библиотеку, вошел Демидов. С полминуты я смотрел на его спокойное лицо уверенного в себе человека. Богат, не скрывает богатства, но и сильно не кичится им. Я смотрел и ловил себя на мысли, что этот жесткий и прожженный делец мне нравится.
– Присаживайся, Акинфий Никитич, – я махнул на кресло за столом напротив моего. – В ногах правды нет, – дождавшись, когда он усядется, я продолжил: – И что же привело тебя так далеко, да еще и в самые морозы и метели?
Демидов без лишних