Разговаривают, эдак, умышленно не глядя на князя Углицкого, а ему и не надо. Что делать они с Ляпуновым и Репниным вчера решили. Касимовский воевода мурза Мустафа-Али тоже принял участие в переговорах. Русского он не знал, нет, правильнее, знал паршивенько, и Ахмет пригодился, а то Репнин ворчал, зачем они с собой басурманина притащили.
— Он крещён, — напомнил князю Юрий Васильевич.
— Может и крещён, но басурманином быть от того не перестал, — не воспринял аргумент Пётр Иванович Репнин.
Диспозицию сообща они выработали такую. Все миномёты снимают с лодей и в один ряд на расстоянии в десять метров один от другого устанавливают в двухстах пятидесяти метрах от стены и ворот. В промежутки между ними устанавливают фальконеты. Их заряжают крупной свинцовой картечью и… Не стреляют. Это на тот случай, если после выноса ворот в образовавшуюся дыру хлынет татарская конница, ну или пешцы побегут. Наберут ополчение, со стен снимут людей, копья дадут и погонят, чтобы проклятые шайтан-пушки отбить у урусов. Вон они как близко их поставили. Попытка отбить артиллерию или уничтожить её — это аксиома действий осаждённого города. А без разницы, кто бы не выскочил из ворот или из дыры, после их разноса в щепки этих ворот, оставшейся, но их встретит залп из фальконетов. Маловато будет?
Точно. Никто двенадцатью пукалками калибром в шестьдесят миллиметров остановить несущуюся на них конницу или рать не надеялся. Кроме пукалок есть ведь ещё сто шесть тромблонов. Самое время их применить, а то Юрий Васильевич в их производство столько денег вбухал, что если превратить их в золото и сундук набить флоринами этими или дукатами, то получится прямо как у графа Монтекристо. Открываешь крышку, а там золота полный сундук.
За артиллеристами стоят сто шесть ратников с тромблонами. Тоже заранее крупной дробью — картечью заряжены у них ручные пушечки. Оставшиеся не занятыми вои с алебардами стоят ещё не шаг позади и меняются местами со стрелками после залпа. Кони не дураки, в отличие от людей, и на острое железо не должны пойти. Тромблонщики же, отступив за спину алебардщикам, перезаряжают свои ручницы. Шесть десятков касимовских лучников стоят на флангах этого построения по тридцать человек с каждой стороны. Сначала они должны подойти поближе и прикрыть минёров, ну, а после взрыва отойти и беречь фланги.
Всё, больше войск у князя Углиц… у князя Репнина Петра Ивановича нет. Сейчас он стоит перед набольшими воеводами и, активно помогая себе руками, рассказывает про то, чего они вчера вечером придумали и, более того, даже два раза совсем уже в сумерках отрепетировали. Суворов он — голова. Каждый солдат должен знать свой манёвр — это он не сгоряча придумал, тоже видно столкнулся с бардаком при построении. Народ тыкался, народ перемешивался, народ активно мешал друг другу занять нужное место в строю. А ведь в Москве строились. Но добавилось несколько калужцев с тромблонами и кердык. На второй раз хоть без слёз на это действо смотреть можно было. Павла нашего первого все критикуют, он — пруссак проклятый, солдатиков и офицеров замучил муштрой и шагистикой. А чёрт его знает, возможно и он не дурней Суворова. Боровой бы, время и возможность позволяли если, это построение в две шеренги вчерашнее раз сто повторил, пока последних олух царя небесного не поймёт, как нужно строиться. Так и хотелось, наблюдая первое вечернее построение за шпицрутены схватиться. Но! Нет. Ничего, жизнь длинная. Придётся ввести.
Вожди, они же воеводы, слушали благостно кивая бородами, и искоса на Юрия Васильевича поглядывали. Не дураки, понимали, кто сию фортецию придумал. Уж точно не Репнин.
И тут запел на минарете муэдзин.
Стих в голове у Борового возник. Был как-то на одном литературном вечере. Жена притащила, там её знакомая стихи читала. Знакомая графоманка полная оказалась, а вот строчки одного лохматого мужика запомнились.
— Алла! Алла! Велик Алла! —
С минарета запел муэдзин,
— Хвала подателю тепла, Алла-а! —
Чего на самом деле запел муэдзин, Юрий Васильевич не знал, знал другое — это сигнал к началу операции «Консервный нож».
Бабах. Выстрел разорвал розовое утро. Кончилось оно. Забухали поочерёдно миномёты, окутываясь дымами. Чуть выждав, к воротам побежали сначала шесть самых здоровых дворян с котлом. Пока не стреляют со стен. Юрий Васильевич оплеуху себе мысленно отвесил. Стекло есть, очки сделал митрополиту Макарию, чего же не сотворил подзорную трубу, все попаданцы с неё начинают, а ему даже в бошку вот до этой секунды и не приходила эта свежая попаданческая мысль. Ничего, вернётся. Ну, наверное. Когда «повара» с котлом пробежали половину пути за ними припустились пять воев с огромным мешком. Перед собой в одно руке щит, у татар временно изъятый, в другой лямка, присобаченная к мешку. Бегут они тяжело. И вес у пороха приличный и бежать неудобно, запинаются о мешок. Да и ладно бы, лишь бы в него сейчас из какой аркебузы карамультучной со стены не шмальнули, вот будет бадабум незапланированный.
Повара добежали до ворот, и от продолжающих закидывать за ворота уже последние мины, минометов, бросились бежать туда, в эту кучу смертников, ещё и двадцать человек с большими камнями. Камни килограмм по двадцать пять — тридцать. Булыжники такие. А бежать больше двухсот метров. Медленно ползут, как беременные женщины живот, каменюку перед собой держа. Или это только кажется, что медленно? Ратники бросили котел, достали кирки из-за спины и стали перед воротами борозду рыть. Тут к ним подоспели вои с мешком. Они привалили его к воротам, и все вместе схватились за медный котёл. Упёрли его в небольшую вырытую канавку и поставили на попа. Прикрывая порох. И со всех ног назад.
А навстречу им ещё двое от минометов стартанули. Эти каждый с метровым отрезком бикфордова шнура. Юрий Васильевич перевёл взгляд на татарских лучников, уловив движение в их рядах. Они подошли метров на пятьдесят к воротам и сейчас осыпали башенки и стены у ворот десятками стрел, не давая высунуться их соплеменникам, защищавшим город. Выходит, не всех мины напугали и не всех муэдзин собрал в мечеть своим пением. Привыкли уже к минам и отвыкли от молитв.
Событие тридцать пятое
А чего кирки? Бросили, гады. Ох, с огнём играют. Да, с порохом. Ну, кончится это действо,