Я занимаю должность судьи и исполняю все, входящие в круг моей должности, обязанности, я доволен своим призванием, верю, что оно соответствует моим способностям и всему складу моей личности; знаю, что оно требует от меня приложения всех моих сил. Работая над собою, стараясь совершенствоваться в исполнении своего дела, я чувствую, что совершенствуюсь в то же время и сам по себе лично. Я люблю свою жену и счастлив в семейной жизни; колыбельная песня, которую напевает моя жена, звучит в моих ушах мелодичнее всякой арии, хотя я и не думаю считать свою жену певицей; я не зажимаю ушей от криков моей малютки, радостно слежу за развитием старшего сына и весело и бодро смотрю в его будущее, не волнуясь от напрасного нетерпения, сознавая, что впереди еще много времени, что долго еще мне ждать, и находя известные радости в самом ожидании. Дело мое имеет значение для меня самого, и смею думать, что оно не лишено его и в глазах других людей, хотя и не в состоянии измерить этого значения. Меня радует то, что личная жизнь других людей имеет для меня значение, и желаю и надеюсь, что моя, в свою очередь, имеет значение для тех, с кем я схожусь в воззрениях на жизнь. Я люблю свою родину и не могу представить себе, чтобы я мог чувствовать себя вполне хорошо и жить полною жизнью в чужой стране. Я люблю родной язык — он выпускает на волю мою мысль; я нахожу, что он дает мне возможность высказывать все, что только я вообще имею сказать. Жизнь получает, таким образом, в моих глазах столько значения, что я чувствую себя вполне удовлетворенным ею. При всем том я живу еще иною высшей жизнью, и когда я ощущаю ее влияние в моей земной и семейной жизни, тогда я чувствую себя на вершине счастья, тогда творческие силы человеческого духа сливаются для меня с высшей благодатью. Итак, я люблю жизнь, я нахожу ее прекрасной и надеюсь, что меня ожидает в будущем жизнь еще более прекрасная…
Вот тебе мое свидетельское показание. Если бы я вообще мог призадуматься над тем, давать ли мне его, то единственно из сожаления к тебе, из боязни, не слишком ли больно будет тебе слышать о том, что жизнь может быть такою прекрасною при такой внутренней пустоте? Выслушай, однако, мое показание — нужды нет, если тебе и в самом деле будет больно слушать его: в нем ты можешь также обрести утешение, — оно обладает одним ценным качеством, которого, к сожалению, недостает твоей жизни, — правдивостью, и ты вполне можешь положиться на него.
В последнее время мне часто случалось говорить о тебе с моей женой. Она очень благоволит к тебе, что, впрочем, и неудивительно и о чем мне, пожалуй, не было нужды и говорить тебе: ты не только мастер нравиться, если захочешь, но и мастерски подмечаешь, удалось ли тебе это. Что до меня, то я вполне сочувствую этому благоволению — мою ревность не так-то легко возбудить, да и, говоря правду, ревность была бы с моей стороны совсем непростительным чувством, не потому, что я, как, может быть, думаешь ты, слишком горд для этого и предпочитаю немедленно «отплатить тою же монетой», т. е. заставить ревновать себя, но потому, что моя жена слишком мила для этого. Я и не боюсь за нее. Да, уж в этом-то отношении я осмелюсь сказать, что самому Скрибу пришлось бы отчаяться в возможности «опоэтизировать» наш прозаический брак. Я, конечно, не отрицаю, что Скриб — сильный талант, но не стану также отрицать и того, что он злоупотребляет своими дарованиями. Разве он не старается внушить молодым женам, что верная, положительная супружеская любовь не в силах внести в жизнь никакой поэзии, что брачная жизнь была бы прямо нестерпимой, если не позволять себе рассчитывать на маленькие интрижки на стороне? Разве он не доказывает, что грешки прелюбодеяния ничуть не мешают женщине оставаться по-прежнему милой и очаровательной? Разве он не дает понять, что только случайность может открыть эти тайные грешки женщины, и что поэтому каждая женщина вполне может рассчитывать скрыть все следы, стоит ей только запастись лукавством героинь самого Скриба? Разве не старается он всевозможными способами напугать женатых людей, указывая им на самых добродетельных с виду женщин, на которых не могло, по-видимому, лежать ни единого пятнышка подозрения и которые, тем не менее, грешили втихомолку? Разве он не доказывает всю тщетность и бесполезность «самых верных» средств и способов охраны семейного счастья, не доказывает мужьям неразумности безграничного доверия к женатым?.. И несмотря на все это, Скрибу угодно еще изображать всех мужей какими-то тяжелыми, сонными жвачными животными, несовершенными существами, которые сами виноваты в грехах своих жен. Или, может быть, Скриб так скромен, что не дерзает и предположить, будто кто-нибудь может извлечь из его пьес какое-нибудь поучение? В противном случае он должен ведь предвидеть, что каждый женатый человек скоро придет к тому заключению, что его положение отнюдь не из приятных и легких, что его жизнь беспокойнее и тревожнее жизни любого полицейского сыщика и что ему, следовательно, остается только принять к сведению средства утешения, предлагаемые Скрибом, поискать, в свою очередь, развлечений на стороне и признать, что брак существует для того лишь, чтобы отнять у интимнейших отношений обеих сторон оттенок скучной добродетели и сделать их пикантными.
Оставим, однако, Скриба в покое; воевать с ним не мое дело. Не могу, впрочем, не думать с некоторой гордостью, что я, маленький незначительный человек, превращаю своим браком знаменитого писателя Скриба в лжеца. Может быть, правда, моя гордость только «гордость нищего», может быть, она лишь доказательство того, что я человек обыкновенный, натура самая непоэтическая…
Итак, моя жена очень любит тебя — и я тем более склонен разделять ее чувство, что оно, как я знаю, основывается отчасти на ее знании и понимании твоих слабостей. Она отлично видит, что одним из главных твоих недостатков является до известной степени недостаток в твоей натуре женственности: ты слишком горд, чтобы уметь отдаваться кому или чему бы то ни было. Эта гордость отнюдь не вводит мою жену в искушение, потому что, по ее мнению, истинное