…В Греции жил мудрец, которому была присвоена особая честь считаться одним из семерых мудрецов, если бы их было четырнадцать. Если не ошибаюсь, его звали Мисон. У одного из древних писателей мы находим следующее краткое сообщение о нем: «О Мисоне рассказывают, что он был мизантропом и смеялся наедине с самим собою. Если же кто-нибудь спрашивал, что именно причиною его смеха, он отвечал: „Именно то, что я один“». Как видишь, у тебя есть предшественник, и ты напрасно будешь добиваться чести попасть в число семи мудрецов, хотя бы их было даже двадцать один, — Мисон вечно будет стоять у тебя на дороге. Это, впрочем, не так еще важно, но ты и сам, вероятно, поймешь теперь, что тому, кто смеется наедине, невозможно иметь друга, ибо последний будет думать, что первый постоянно желает избавиться от его присутствия, чтобы иметь возможность смеяться над ним за глаза. Вот почему разве черт один может быть твоим другом. Я почти готов просить тебя принять мои слова в буквальном смысле — о черте ведь тоже говорят, что он смеется наедине с самим собою. Подобное отчуждение от мира кажется мне просто отчаянием, и я без ужаса подумать не могу, что человек, проживший такую жизнь на земле, окажется таким же одиноким и в ином мире.
Повторяю, дружба требует от друзей положительного мировоззрения, но последнее немыслимо без этической основы. Правда, довольно часто встречаешь в наше время «людей с системой», которые, однако, лишены всякого этического чувства, но зато у них нет никакого мировоззрения, создавай они себе хоть целую сотню систем. Появление таких людей в наше время, когда все понятия вообще так спутаны, легко объяснить тем, что человека посвящают в великие тайны жизни прежде, чем в малые. Этическая основа мировоззрения является, таким образом, исходной точкой для дружбы, и только с этой точки зрения дружба имеет значение и носит в себе красоту. <…>
Если же рассматривать дружбу как связь, вызываемую необъяснимой, бессознательной, взаимной симпатией, то самым полным выражением ее явится привязанность двух попугаев-неразлучников, которые даже не переживают друг друга. Подобные отношения прекрасны лишь в природе, но не в духовном мире. Дружба людей должна основываться на солидарности мировоззрений и не может поэтому уничтожиться даже со смертью: умерший друг будет по-прежнему жить в сердце другого как светлый и идеальный образ. Стоит же нарушиться этой солидарности еще при жизни — и дружба уничтожается, несмотря ни на что. Тот, кто смотрит на дружбу с этической точки зрения, смотрит на нее поэтому как на долг. На этом основании я мог бы сказать, что долг каждого человека — иметь друга. Тем не менее я предпочту другое выражение, которое яснее указывает на этическое значение как дружбы, так и всех других отношений, о которых была речь в предыдущем, а также ярче оттеняет разницу между этическим и эстетическим отношением к жизни: «Долг каждого человека иметь открытую душу». Писание учит нас, что каждый должен умереть и предстать на суд, где откроются не только все его дела, но и все помыслы. Этика же учит, что все значение действительной жизни сводится к тому, чтобы человек всегда был готов раскрыть свою душу перед всем миром; если же он будет жить иначе, грядущее разоблачение сокровенного будет для него истинной карой. Эстетик не хочет признать этого требования, относится к действительной жизни с каким-то презрением и вечно играет с людьми в прятки или в загадки. Но такое отношение к жизни влечет за собою возмездие — человек становится наконец загадкой и для себя самого, в погоне за объяснением которой и погибает. Вот почему также все мистики, отвергающие упомянутое требование этика, встречаются в жизни с соблазнами и затруднениями, неизвестными другим людям: мистики ведь отвергают требования и смысл действительной жизни, им открывается какой-то другой мир, и они живут как бы раздвоенной жизнью; но тому, кто уклоняется от борьбы с явлениями действительной жизни, предстоит бороться с призраками.
* * *
На этом, собственно, я и должен кончить. Я отнюдь не имел в виду выступить в роли учителя нравственности, я хотел только выяснить, каким образом этическое начало не только не лишает жизнь какого-либо оттенка красоты, но, напротив, придает ей истинную и совершенную красоту. Этическое начало сообщает жизни человека внутренний мир, устойчивость и уверенность, так как человек постоянно слышит внутри себя его голос: quos petis, hie est[113]; этическое начало спасает душу от расслабляющей ее бесплодной мечтательности и делает ее здоровой и сильной, учит человека не придавать чересчур много значения случайным явлениям жизни и чересчур верить в счастье, учит человека радоваться и в счастье (эстетик не может даже этого: счастье для него лишь нечто бесконечно относительное), и в несчастье.
Смотри на все, написанное мною, как на безделицу, как на примечания к детскому учебнику Балле, — это ничуть не изменит самого дела, не отнимет у этого письма его значения, которого, надеюсь, ты не станешь отрицать. Или, может быть, тебе покажется, что я присвоил себе в этом случае не принадлежащие мне права и неуместно примешал к делу свое общественное положение, выступив, по обыкновению, как судья, а не в качестве заинтересованной в споре стороны? Я охотно отказываюсь от всяких притязаний, я даже не считаю себя по отношению к тебе противной стороной: соглашаясь, что ты вполне можешь явиться уполномоченным представителем эстетики, я далек от мысли считать себя таковым же со стороны этики. Я