— Ну, похвались ты теперь успехами. Что видел внизу?
Петька строго посмотрел мне в лицо. Я стал рассказывать, а он по-начальнически важно кивал годовой. Потом я поднялся на ноги и сказал, что пить мне не расхотелось и что сейчас я снова спущусь в квершлаг.
— А это? — улыбнулся он неожиданной улыбкой. — Пригодится?
В руках у него был брезентовый мешок для переноски воды и маленький фильтр для ее очистки. Фильтр показался роскошью, совсем излишней. А такой мешок мне даже очень нужен.
Каждый кислородный противогаз лежит на войлочных подушках в отдельном деревянном ящике, окрашенном в зеленый цвет. Где-то тут недалеко и мой противогаз. «А-а, — нашел я и обрадовался, — здесь он, дружок!» Я достал его, почувствовал в ладонях привычную тяжесть, погладил пальцами холодную алюминиевую крышку.
Оставалось только надеть его: все в нем было отрегулировано, давление кислорода полное — двести атмосфер, патрон для поглощения углекислоты новый и проверенный.
С противогазом за спиной, с аккумуляторной лампой (бензиновая теперь не нужна — знаю, где газ) я снова полез в гезенк. Двигался быстро, по сторонам не глядел. Вот опять квершлаг. Всунул в губы резиновый мундштук, зажал нос зажимом, включил кислород. Ярко светила лампа.
Вода лилась по стене, мутная, ржавая, и камень вокруг нее зарос толстым слоем оранжевой слизи; струйка падала в канаву и стекала дальше по квершлагу. Я жадно рванулся к воде. Захотелось пить тут же на месте, прямо из струи ртом: «Ничего, что газ; задержу дыхание, выброшу изо рта мундштук, сделаю глотка два… Однако сдержался, рисковать не стал. Помогла многолетняя дисциплина. Терпеливо наполнив мешок, вышел, почти выбежал в штрек, на чистый воздух, сбросил с головы мундштучную коробку и начал пить большими, звонкими глотками. Ах, как хорошо!
Теперь спешить стало некуда. Я отяжелел от воды и поднимался по гезенку медленно, останавливался, отдыхал. Лезть трудно: сто метров вверх с грузом. По привычке подсчитывал: противогаз — четырнадцать с половиной килограммов, лампа — два с половиной килограмма, вода в мешке — килограммов десять, всего — двадцать семь кило. Не так уж много, а все-таки оттягивает плечи.
8
За годы советской власти труд под землей стал почти таким же безопасным, как труд на любой фабрике или заводе. Тысячи заботливых мер оградили горняка от угрозы обвалов, пожаров и взрывов. Аварии в шахтах стали редки, и мы, спасатели, зорко смотрели, чтобы никакая неожиданность не причинила людям вреда. Шахтеры знали: если наша помощь понадобится, мы не опоздаем.
До войны наша станция жила напряженной и четкой жизнью. Длинными-длинными лучами по степи тянулись нити телефонных проводов. Провода шли от шахт и сходились звездой в маленькую комнату к внимательному, всегда настороженному телефонисту станции. Пока на шахтах все было благополучно, перед телефонистом мирно тикали часы, с закрытыми медными веками дремал телефонный коммутатор, и на стене, как латунный божок с широко расставленными ножками, сонно отвиснув от мраморной доски, поблескивал рубильник сигнала «тревога». Стоило какой-нибудь шахте передать вызов — откидывался медный кружок, показывая номер, — и телефонная трубка внятно говорила, что и где произошло. Тогда тишина сменялась громом. Телефонист толкал рубильник, и от одного этого движения в залах, в коридорах, в общежитиях пронзительно звенели десятки звонков, автоматически распахивались все двери и в гараже сами собой начинали работать моторы боевых автомашин. По тревоге все спасатели — кто бы где ни находился — стремглав бежали в гараж. Через пятьдесят секунд после сигнала дежурная смена уже мчалась по шоссе с оборудованием первой очереди в машине. Даже свободные от дежурства, у себя дома, укладываясь вечером в постель, всегда особым образом готовили одежду: если ночью звонок — прыжком выскочить из-под одеяла, попасть ногами сразу в брюки и сапоги, схватить куртку, фуражку и бежать что есть сил, застегиваясь на ходу. В тот момент, когда дежурная смена выезжала из гаража, ее место на станции занимала резервная смена.
Вызовы на шахты, впрочем, бывали не часто. В дни, когда никто не требовал помощи, наши дежурства менялись раз в сутки. По утрам спасатели всех смен проводили несколько часов на учебе в аппаратном зале; потом одни уходили отдыхать, другие шли тренироваться — тут же во дворе — в учебный штрек, третьи занимались уборкой, проверяли и чистили аппаратуру. В здании станции все сияло лаком, никелем и начищенной медью. Все было заранее рассчитано, продумано, приготовлено.
Сейчас этой великолепной стройности уже нет. Сейчас от спасательной остались только ящики, свертки, баллоны да мы вдвоем с Петькой.
Когда я принес воду, Петька даже не оглянулся. Перед ним горели те же две лампы — острыми углами падали тени, низко навис потолок штрека, — и на ящике стопкой, развернутыми листами, лежали раскрашенные командирские чертежи. Он напряженно водил пальцем по тонкому узору цветных линий; мускулы на его щеках двигались, будто он что-то жевал.
Я повесил мешок с водой на ручку насоса, снял противогаз и сел на кучу брезентовых перемычек.
— Сергей, — не поднимая головы, спросил Петька. — ты готов итти?
— Смотря куда. — ответил я и улегся на спину. — Сейчас поспать бы хорошо. Воды если хочешь — вон там, в мешке. Успеешь еще на чертежи-то наглядеться!
Он быстро свернул чертежи и подошел ко мне. Глаза у него были карие, крупные и глядели, точно стыдили.
«Что он на меня смотрит?»
— Говорю тебе — итти людей надо выручать!
— Лю-дей? — не понял я и приподнялся на локтях. — Да шахты же не работают… Немцы… Ты забыл?
Я покосился на стягивающую его лоб повязку я подумал: «Вот оказия!»
— Ничего я не забыл! Знаешь. — он, как от холода, передернул плечами, — старик рассказывал… чуть не каждьй час оттуда несколько человек — в степь. И расстреливают почем зря!
— Откуда — в степь?
— Да говорят тебе — из лагеря! Ну, где спасательная!
— Какой старик рассказывал?
— Ну. с чердака меня провожал… А вечером он сам видел — Александра Ивановича в лагерь повели.
— Аксенова? — ахнул я.
Петька опустил веки.
— Аксенова.
В памяти мелькнула мощеная дорога, и немец с автоматом, и темная степь по сторонам. Сразу стало больно: «Вот и Аксенова так же вели». Вспомнился сам Александр Иванович, главный инженер каменноугольного треста, седой, грузный, с внимательным, проникающим в душу взглядом. Меня, да и других спасателей, он в лицо знал. Я встречался с ним на авариях; если хоть что-нибудь угрожало жизни людей, он сам проверял каждую мелочь. Когда мы шли в шахту, навьюченные, как верблюды, он сам бывало осмотрит снаряжение, даст нашему командиру последние инструкции и повернется к нам: «В час добрый, братцы!» Все мы почтительно ему кланялись.
И вот