– Смотри, запущу к тебе Сашку!
Когда она исчезает, Саша и в самом деле заходит. У него есть скобка, которой он открывает замки. Я сразу понимаю, что это Саша, хотя здесь темно.
– Я нечаянно, – говорит он. – Если бы я знал, что ты – к домашнику на день рождения, я бы молчал, что куда-то пропала куртка.
Он протягивает мне что-то в темноте, и я понимаю, что это апельсин.
Змеи, пиявки и медведи
Вдоль реки тянулись густейшие заросли, и воды за ними было не видно. Среди кустов мелькали белые, розовые и жёлтые цветы; листья на кустах были узкие и жёсткие, такими легко порезаться. Ветки кустов были нелетнего тёмно-бордового цвета, под листьями скрывались колючки. Ноги у Люды и Даши давно уже были в царапинах. Стояла жара, с реки слышались голоса. Люда попыталась раздвинуть ветки, это не удалось, тогда она легла на живот и проползла у корней по земле. Даша ныла сзади:
– Ну ты даёшь! Я, может, тоже хочу посмотреть, кто там…
Прямо перед Людой купались в реке папа, мама и четверо детей. Один мальчик и одна девочка примерно её лет, а может, чуть старше, и ещё одни мальчик с девочкой, должно быть, моложе Даши. Младшие норовили уплыть на глубину, папа окликал их, и они возвращались, а старшие легко переплывали неширокую реку туда и назад. Хуже всех плавала мама. Она побаивалась воды. Младшая девочка плюхалась перед ней на живот и кричала:
– Мама, а ты вот так, вот так!
И мама спрашивала у неё растерянно, как маленькая:
– Как? Как?
«Толстая, вот и не может плавать», – прошептала Люда в кустах.
Она заметила уже, что на маме были нелепые спортивные трусы с лампасами и верх купальника не подходил к ним.
Почему-то ей было необходимо искать в купающихся людях плохое. Иначе совсем невыносимо было видеть, как нежно папа поддерживает маму и как брызгает в них вон та малявка.
«А дома они все дерутся! – думала про детей Люда. – Четверо, все против всех… Подушки летают, карандаши. Это сейчас на реке места много, вот они и заодно…»
– И мячик они ловить не умеют, – как будто вторя Людиным мыслям, пробормотала Даша.
Она тоже проползла под колючими ветками на животе.
У купальщиков был надувной сине-бело-оранжевый мяч. Младший мальчик пытался плавать, обняв его, но мяч выскальзывал; старший брат поддавал по нему, и мяч плюхался возле берега, не отбитый никем. Течение сносило его назад, к середине, там кто-то его, так и быть, ловил. Семья была слишком занята самой собой, друг другом, и ей не нужен был мяч для того, чтоб было хорошо. «Толстая, толстая, разъелась», – повторяла Люда, представляя, как её мама скривилась бы, глядя на купающуюся женщину.
Хотелось есть. Но возвращаться было ещё рано. Люда с мамой гостили у родни в большом сельском доме. Воду здесь набирали в колодце и грели на плите огромными вёдрами, и женщины только и знали, что чистить рыбу, и нарезать овощи, и мыть какую-нибудь зелень для супа. А после еды долго-долго мыли посуду. Люда боялась, что и её заставят помогать. Она ненавидела мыть посуду, а здесь это было гораздо хуже, чем в городе: руки надо было погружать в таз, где в тёплой воде плавали остатки еды, они прилипали к пальцам, а уж тарелки очистить от них до конца было вообще нельзя.
Но оказалось, все взрослые были довольны тем, что она стала дружить с двоюродной сестрой Дашей, на два года младше. Дашина мама говорила: «Наконец-то я могу выпустить Дашку со двора», – и Люда была рада, что от неё ничего больше не требовалось.
Дашу привозили в село каждый год; её мама знала, где ближние магазины и как затопить печь в летней кухне, а Даша знала про местных детей, кого как зовут и где кого можно встретить. Она всегда старалась провести Люду в обход каких-нибудь скамеек на улице и мимо спортивной площадки. Ещё с прошлых лет она была в ссоре с местными, и стоило им с Людой появиться, как им начинали свистеть или кричали слова, которые Люда бы ни за что не повторила, а чаще окликали их противными голосками: «Катенька! Светик! Леночка!» – точно пытаясь угадать их имена, и смеялись. Было не понять, на что здесь обижаться, но всё равно было обидно.
Волей-неволей они должны были уходить за село, в заросли вдоль реки – туда, где никого из местных не встретишь.
Ноги зудели от колючек, хотелось домой – но только если бы дома было как-нибудь по-другому. Взрослые сейчас, должно быть, домывают посуду, что-нибудь выясняя между собой. Мама кричит: «Я тебе говорю, этого не было!» – а тётя Саша уличает её: «Как не было? Я же говорю, это было!» – или, наоборот, сама доказывает, что чего-нибудь не было. У них тоже оказалась давняя ссора, как у Дашки с местными детьми.
Даша ныла:
– Куда ты затянула меня, а вдруг здесь хищники? Сейчас как медведь за ноги схватит! А то ещё змеи в траве, а мы тут лежим…
Если бы не Даша, то Люда, может быть, играла бы с местными в волейбол, а по вечерам они с деревенскими рассказывали бы страшные истории. Но получалось, что так никогда не будет. И теперь она разглядывала людей в реке и думала про старшую девочку: «Её тоже заставляют за малышнёй следить! И ей скучно!» Папа поднимал младшего сына высоко над водой, и тот рыбкой нырял с его рук. «Это он сейчас не плачет, – говорила себе Люда, – а так вообще он зануда и нытик, как все мелкие!»
Прямо перед ней было шумное, искрящееся, как вода в реке, счастье.
– Ты знаешь их? – спросила она у Даши почему-то охрипшим голосом, и та сказала:
– Откуда? Видишь, они с того берега. У них и одежда на том берегу. Только мяч…
Сине-бело-оранжевый мяч, забытый, качался среди водной травы, совсем близко. Даша вдруг поползла вперёд, змейкой извиваясь среди колючек. Люда увидела, как она по пути сломала одну из веток, та хрустнула, но купальщики ничего не услышали.
«Зачем она, что будет делать?» – думала Люда.
Не поднимаясь на ноги, Даша схватила