Я тоже однажды чуть не пожаловалась, что домашник травмирует меня. Хотя что бы я сказала? Он же ничем не кидался, и не подходил, и пальцем меня не тронул, он только смотрел, а смотреть разрешается. Я назвала его Глазки. Его, конечно, как-то зовут, но я не знаю как. По средам и пятницам, только войдя с улицы на их территорию, я всегда смотрю: здесь ли Глазки? И он всегда здесь, в коридоре. Глазки у него небольшие, тёмные. Сидят глубоко, из глубины блестят… Я даже не знаю, что в них такого. Но он меня травмирует. Каждый раз я думаю: «Ага, здесь!» И представляю: вот если бы он увидел, как мы кидаемся апельсинами или ещё что похуже, не скажу что. Ленку и Славика из-за такого держали в тёмных комнатах, в разных, конечно, и Славик орал: «Мне что, под кровать делать!» – потому что ему забыли поставить горшок.
Глазки никогда не узнает про мою жизнь. Им с нами, может, вообще говорить позорно, поэтому наши мальчишки и стараются незаметно подставить им ножку, или стукнуть в коленную чашечку, или за шиворот запустить что в руках окажется. Лучше бы Глазки не высовывался из своего класса, когда нас приводят. Когда я вижу его, на нас с Катей налетают задние пары, а Катя резко дёргает меня за руку.
Я не знаю, отчего мне так не хочется, чтоб он увидал мой синяк. Но синяки не спрашивают. К среде скула налилась фиолетовым, сбоку заходило за ухо, а снизу – под воротник водолазки. И я сказала себе, что подумаешь, я тёмную комнату терпела и не плакала никогда, а тут – какой-то Глазки.
Он, точно, ждал у раздевалки, когда нас приведут. И он высматривал в общем строю меня. Наверно, меня трудно было узнать. Но он уже оказался рядом, дотронулся до моей ладони и сразу исчез, как не было, а в руке у меня было что-то. Я долго боялась посмотреть что. Мне хотелось, чтобы никто больше не видел, и когда я наконец смогла запереться в кабинке, я прочитала его записку: «Приходи ко мне на день рождения сегодня в 5 часов». И адрес. Улица, дом.
Я подумала, что это должно быть недалеко, домашние дети ходят в ближайшую к дому школу.
В пять у нас ещё самоподготовка, потом полдник и прогулка в нашем дворе. До прогулки ты не получишь куртку и сапоги. Но я знала, что Саша прячет куртку у себя в комнате, и я смогла незаметно забраться к мальчишкам, а на ногах у меня были кроссовки для спортзала – сейчас не так холодно. Куртка была велика, и значит, легко было спрятать подарок! Я прихватила для Глазок апельсин, домашние же не видят таких апельсинов. Я бы взяла ему ещё и смартфон, но мой разбился – Владик не нашёл, чем ещё запустить в Артура. Не зря нам говорят: не берите в столовую телефоны! А так бы он кинул стаканом или тарелкой. Теперь жди, когда привезут новые телефоны! Но апельсин подарить – тоже хорошо. Домашние дети не кидаются апельсинами. Они видят их редко, это нам полагаются фрукты.
Я пролезла в дыру в заборе возле кустов. Там есть магазин – Саша и держит куртку, чтобы ходить в него, деньги он стреляет у прохожих, а я не стала ни у кого просить, я только говорила: пожалуйста, скажите, где вот такая улица и такой дом? Многие сперва думали, что я хочу спросить у них денег или без спроса отнять, и не хотели со мной разговаривать. Но я точно решила, что найду дом Глазок, вот и нашла его.
Ещё от двери я поняла, что у Глазок много народа. И я подумала: все же захотят апельсин! Как станут делить? По дольке? Но мама Глазок ввела меня в комнату, и я увидела на столе вазу, полную апельсинов! Обманщица Шрельда, не зря её уволили из детского дома! Глазки смотрел на меня, и все смотрели тоже, и я поняла, что стою в середине комнаты, протягивая ему свой апельсин, – и я не знала, что делать, когда мама Глазок сказала:
– Этот апельсин мы положим отдельно, – и увела меня в кухню.
Глазки вошёл было следом, но его мама сказала ему:
– Давай к гостям, сейчас Света поможет мне – и придёт.
А мне велела заправлять сметаной салаты и перетирать бокалы для лимонада. Я сперва боялась, что она станет кричать на меня – она же не работает у нас и ей можно, – но после я перестала бояться. А скоро все в комнате стали играть в игру, там надо было без слов показывать разное, так, чтоб все отгадывали, и его мама сказала:
– Это смешная игра, пойдём присоединимся?
И было правда очень смешно, я бы никогда не подумала, что так весело будет у Глазок. Без слов можно показать гуся, пылесос, стиральную машину, тигра, вертолёт – и что хочешь! Потом кто-то предложил в жмурки, мы тоже в неё играем, а в эту, с гусем и пылесосом и всем подряд, я не знаю, кого могла бы научить.
Глазки с мамой пошли провожать меня, и чем дальше мы отходили от их дома, тем мне становилось страшней. Мама Глазок говорила, что звонила директору и договорилась, что я побуду в гостях, и мне ничего не будет. Но я ей всё меньше и меньше верила. Не в то, что она правда звонила нашей директрисе, а просто она по пути всё больше и больше становилась ненастоящей. Как будто я сама придумывала на ходу, что она скажет дальше, – и она это и говорила. А Глазки из мальчика Вовы, с которым мы играли весь вечер, опять превращался в Глазки, в того, кого я начинала высматривать, только войдя в школу, хотя он меня и травмировал.
– Я узнаю, как забирать тебя на выходные, – сказала мне мама Глазок.
Но как бы не так! В семьи отпускают только за хорошее поведение!
Я сижу в тёмной комнате. Так наказывают тех, кто пытался удрать. Мне сказали, я буду здесь до следующей недели – никто столько ещё не сидел. Я хуже всех, меня не было целый вечер и я утащила Сашину куртку. Матильда больно сжала мне руку выше локтя и сказала:
– Радуйся, что тебя запирают, а то бы он сейчас разобрался с тобой!
В семье, где я была в гостях,