Злата расслышала как вскрикнула сестрица, словно в миг рядом с ней очутилась. Не доскакал черный конь того же бревна, что и чужестранец, на дыбы взвился, развернулся на задних ногах да прыгнул высоко-высоко, струной вытянулся. И сига не прошло встал рядом со Златой. Кощег слетел с седла, подбоченился, на нее с хитрой искрой в глазах посмотрел, усмехнулся и молвил:
— Неужто и остальные не выдумали ничего более интересного, чем песню сложить али рассмешить?
Злата губу прикусила. Именно такие испытания придумывали Гордея и Забава.
— Когда я стану женихов перебирать, уж точно иное испытание придумаю, — бросила она. — Будут претенденты со мной самой биться на ристалище. Не сомневайся, легко не дамся!
— Верю! — Кощег протянул в ее сторону раскрытые ладони. — Не сердись на меня, душа-девица. К тому ж ни к чему тебе скоморошеством заниматься. То царевны дурят, однако царям многое дозволено, — голос его изменился, глуше став, — пусть и не всем.
— С чего ж мне так дурить не дозволено? — поинтересовалась Злата. — Кто я по-твоему?
— Боярская дочь аль воеводская. Все во дворце царском знаешь, со многими знакома, наверняка и с царевнами дружишь, иначе не обижалась бы на мои слова. Да только ума и смелости в тебе побольше.
Злата собралась ответить, но не успела. Запели трубы, возвещая приход на двор царя-батюшки.
— А вот и тот, к кому я с вестью направлялся, — заметил Кощег и, сунув Злате повод своего коня, пошел вперед, не обращая ни на кого внимания.
Стража, может, и хотела не пустить наглеца, но замерли дружинники, даже шага в сторону Кощега не сделав. Да и сам царь Горон с лица спал и за грудь схватился.
— Ты⁈ — прохрипел он.
— Я, — произнес Кощег вроде и голоса не возвышая, но так, что все услышали. Гомон и разговоры вмиг стихли, обрушалась на царский двор мертвая тишина. — Чего же ты, царь Горон, слова не держишь?
— Никогда не давал я слова ни тебе, ни хозяину твоему! — вскричал царь, да только голос его дал изрядного петуха.
— Хозяину?.. — Кощег усмехнулся. — Не давал? Может, и не обещал ты отдать в зачарованную чащу одну из дочерей своих, вот только тем, что язык распустил и небылиц навыдумывал, мне руки развязал. С вами, человечишками, иначе не выходит. Если не бить вас, так и норовите на шею сесть и ножки свесить! Ну вот и знай: даже если выдашь ты дочерей замуж за первых встречных, меня то не остановит. Не подчиняюсь ни я, ни… кхм… хозяин мой людским законам.
Договорив, громко свистнул Кощег. Конь рванулся, но не вперед, а назад, уздечку с себя скидывая и оставляя повод в руках Златы. Кощег отсутствия узды не заметил, вскочил на коня и растаял в воздухе словно его и не было.
Сел на ступени царь Горон, за голову схватился, вой пошел по двору царскому, только Злате не до всего этого стало, кинулась она к себе: в дорогу собираться. И узду прихватила, как же без нее?
Котомку быстро собрала, в одежу походную обрядилась. Куртку старую-поношенную и такие же сапоги принесла девка-прислужница. Отдавая, она глаза прятала и приговаривала: «Такую и потерять не жаль, если не воротишься». Злате то все равно было. Главное, оружие она возьмет свое.
Выходя из оружейной, едва с царем-батюшкой не столкнулась. Тот был мрачен, смотрел исподлобья, а увидев Злату в мужеской одеже, колчаном со стрелами за плечом и коротким мечем из легкого металла восточного на поясе, сразу все понял.
— Догнать хочешь супостата проклятого?
— На кой мне гонца губить? К Кощею направлюсь, — сказала Злата.
Ей и хотелось повиниться, ведь если бы она не настояла на спасении Кощега, Вольх тому точно не помог бы выбраться из болота. Значит, не добрался бы он и до царского дворца. Только зачем взваливать на батюшку это знание? Да и не решила бы гибель вестника ничего, лишь отсрочила.
— Пойдем, провожу тебя, дочка, — сказал Горон.
Злата кивнула.
Неожиданно гомон многих голосов снаружи раздался. Показалось, дворцовые стены чуть дрогнули.
— Это еще что такое⁈ — Злата подбежала к окну, аккурат успела увидеть, как Гордея идет под руку с невысоким юношей, едва ли не тоньше ее самой в поясе. За плечами у того висел смутно знакомый инструмент: то ли лютня, то ли домбра или еще как прозывавшийся.
Никогда Злату не интересовали стихи да песни. Впрочем, ей не до них было. За день набегаешься, на коне наскачешься да мечом намашешься — не нужно никаких плясок с прочими увеселениями, только и мыслей до постели добраться и спать завалиться.
— Гордея мужа себе избрала, — сказал Горон. — Лучшего из лучших. Песнь его даже самые черствые сердца растрогала, пробудила любовь в душе девичьей…
— Подожди, батюшка, — прервала его Злата. — Ты разве не слышал кощеева посланника? Даже сыграй Гордея свадьбу с этим… песняром, для Кощея то неважным будет. Или… — она осеклась и взглянула на Горона совершенно по-иному. Мысли пришли в голову дочери любящей недостойные, какие Злата всегда старательно гнала подальше. Ведь действительно, если бы царь язык не распускал, небылиц не сочинял и на пирах несуществующими победами не похвалялся, то и беды не случилось. — Неужто ты, царь-батюшка, стремишься поскорее дочерей замуж выдать, чтобы защитой их мужья занимались, а ты сам не причем остался?..
— А если и так? — не стал отпираться Горон. — Вас много, а я один одинешенек.
Злата снова кинула взгляд на сестру с ее избранником. Ну кого он мог защитить? Тем более от Кощея! Уж если Кощег играючи справился с самыми серьезными (не считала Злата песни да скоморошье искусство чем-то действительно важным) испытаниями, то каков же его хозяин! Даже усач, по которому Любава сохнет, вряд ли справится. Разве лишь увезет далеко-далеко.
— Не смей упрекать меня, Златушка, я же тебя не упрекаю!
— Да в чем же⁈ — воскликнула она.
— Из-за тебя я царицы своей лишился, — сказал Горон. — Из-за тебя выпорхнула она из горницы серой лебедью, вновь крылья обретя.
— Что?.. — Злата удивилась настолько сильно, что даже горькая обида в душе улеглась. Разве виновата она в собственном рождении? Разве можно упрекать в таком все равно кого-либо?
— Так и сказала: «Не властен ты надо