Черная ворона пролетела над березой, черная, как хлопья сажи над пожарищем. Торопится куда-то. Белобокая сорока летит с прутиком в клюве: хозяйственная птица.
«Сорока-белобока кашку варила, — взбрело мне на ум. — Этому дала, этому дала, а ты маленький, неудаленький, сходи по водичку. Тут мох, тут болото, тут криничка, а тут холодная, холодная водичка…»
Был ли на Руси хоть один младенец, не смеявшийся, когда вслед за этими словами его щекотали под мышками?
Сорока положила хворостинку в большое темное гнездо, свитое в развилке большой березы, и улетела.
Меня неотразимо потянуло написать кусочек глубокого голубого неба, сверкающую белизну березы и темное гнездо меж ветвей. Пока я готовил место, расставлял зонт, выдавливал на палитру необходимые краски, из-за сопок приплыли рыхлые, как туман, облака, закрыли небо над березой. Они мчались быстро, и солнышко то скрывалось за ними, то показывалось. Сверкающая белизна березы сменялась прозрачным сиреневым тоном, и береза становилась то светлей, то темней облачного неба.
Но ничто уже не могло смутить меня, перед глазами стояла поразившая меня красота, и я с упоением мешал на палитре белила с кадмием и стронциановой, охру с марсами и умброй, белила с изумрудной зеленью и берлинской лазурью и выкладывал на холсте мозаику мазков.
Когда солнце выглядывало из-за бегущего облачка, я внимательно сверял правильность своей работы с натурой.
Наверное, я долго просидел, не поднимаясь, так как нога у меня занемела, хотя и нагреб под себя ворох сухой листвы. Я встал, размялся, взглянул на этюд издали — дело идет.
Из-за частокола прилетела пчела и, привлеченная цветом стронциановой краски, долго ползала по моей палитре. Не найдя ничего подходящего, — улетела. На старой растрескавшейся коре дерева пригрелась оранжево-красная поденка. Мотылек будто дышит — раскрывает и складывает свои крылышки. С инспекторской проверкой забегали по этюднику муравьи, обшаривая все уголки.
От набежавшего низового ветра зашумели, закачались деревья, а внизу спокойно, и даже зонт не колышется. Этюд близок к завершению. Последние удары мелкой кистью, последние штрихи. Когда казалось, что все готово, прилетела сорока с новой сухой веточкой в клюве, села в гнездо. Я взял кисточку и нанес еще несколько мазков — сороку с веточкой на гнезде.
Пусть на этюде нет ни людей, ни трактора, но внимательный глаз увидит прозрачное голубое небо, проглядывающее сквозь, частую сетку освещенных солнцем ветвей, и темное гнездо на березе, увидит жизнь с ее заботами, увидит весну. Ведь весной все живое вьет себе гнезда!
Мне не хотелось возвращаться так рано домой, и я побрел с намерением добраться до сопки. Но едва вышел из рощи на чистое место, как ветер ударил в меня тугой струей, сорвал с головы кепку, распахнул и начал трепать полы моего пиджака.
Ах, так! Нарочно пойду тебе навстречу. Ты рад, что распахнул на мне пиджак, так на — я расстегиваю воротник сорочки, обнажаю грудь. Рви, трепли мои волосы — я нарочно снимаю кепку и буду идти и смеяться, хохотать над твоим озорством. И я не пошел к сопке, а двинулся навстречу ветру и скоро вышел к небольшому ключу. Там я увидел, как гнутся высокие осинки, тонкие березки, как машет когтистыми ветвями приземистый ильм, колышутся кудрявые ивы. Сухие камышинки, сгибаясь в пояснице, перешептывались о чем-то с побелевшим вейником, наверное, жаловались на озорной ветер.
Еще я увидел, что за два дня, пока я сидел дома, весна здорово шагнула вперед. Весь ручей был обложен желтой каймой — цветущей болотной калужницей.
По пути домой я срезал длинный и гибкий стебель маньчжурской колючей лещины на удилище для сына.
Из кустов взлетела и, лавируя между деревьями, умчалась к сопке большая серая птица. По длинному острокрылому силуэту я узнал в ней кукушку. «Если кукушка кукует на голый лес — к неурожаю», — вспомнились мне слова старика. Но кукушка не подала голоса, она ждала своей поры.
ВЕСЕННИЙ БУКЕТИК
Жена ругается:
— Целый день, в бумаги зарывшись, сидишь, слова не скажешь. Надоел. Уходи с глаз, буду знать, что одна…
Вижу — постарел я, сединой покрылся и впрямь надоел ей такой. Уйду в темный лес, пусть попробует поживет без меня, тогда поймет, как одной — хуже или лучше.
Вышел я из дому в чем стоял, руки за спину и пошел. Ухожу, жена, даже не оглянусь, раз так. Май разгулялся вовсю, тепло, солнышко сияет так приветливо. На огородах народ в земле копается, грядки ладит, картошку сажает. Иду мимо, а дорожка наторенная прямо к ногам ластится, остановиться не дает, все вперед да вперед манит, туда, где лес за маревом голубеет. Туда я и путь держу. Там я и подумаю, как мне быть дальше.
Дорожка в кусты — я по ней, она под железнодорожный мостик — и я туда же. А от нее, как от расплетенной веревочки, туда тропка, сюда другая, и нет дорожки, лишь следы коровьи за стадом, прошедшим на пастбище. Раз такое дело, можно напрямик идти.
В кустах сухие листья, трава полегшая, веточки, зимними студеными ветрами обитые. Кое-где среди жухлой травы зеленая проклюнулась, листики разные. Дружной семейкой взошли и распустились амурские фиалки, а рядом папоротник. Старые побуревшие листья как придавило снегом, так и лежат смятой розеткой, но из центра уже пробились упругие рыжеватые побеги с закрученными в колечки верхушками. Словно пружинки, сдерживаемые какой-то силой, так и кажется, что сейчас они — треньк! — и распрямятся.
Торопится на свет чемерица, проткнула слежалую листву зеленым копьем, вот-вот развернет широкие плиссированные листья: «Нате, коровы, ешьте меня. Глядите, какая я зеленая да сочная!» Но коровы знают, наешься — околеешь, и обходят ее сторонкой.
До чего же тихо в лесу и пахнет чем-то, вроде прелью немного да соками разными древесными, сразу и не разберешь, а приятно.
По кустам какая-то серая лиана вьется, провисает. Может, лимонник? Мои знакомые уже давно просили меня принести этой лианы. Надломил, попробовал. Нет, не он. Кажется, виноградник. Вот и усики, завитые спиральками, которыми лиана на кустах держится. Как это я сразу не заметил?
Вдруг по земле промчалась тень какой-то птицы. Глянул кверху, а это ворона. Уселась на сушину и на меня смотрит.
— Кар-р! Куда идешь?
— В лес за лимонником. А тебе-то что?
— Кр-ры! — эдак недовольно промолвила ворона. Наверное, хотела сказать, мол, бездельник, потому и ходишь в такое горячее время вместо того, чтобы гнездо строить. Еще и сухую траву