Перед стартом провёл ППР. Объяснил, что на вертолёт надежда слабая. Геныч, в миру Казимир Геннадьевич, пилот четвёртого экипажа, сразу уточнил:
— Серёжа, коль нет у нас командного зачёта «порвись, но трое должны быть на финише в срок», ни при каких условиях не разделяемся?
— Да. Геныч, Иван, Татьяна, Яков! Нет задачи важнее, чем прикатить в Уадан, а потом в Дакар живыми и комплектными. Если кто-то отстал, не факт, что его найдут и спасут. Идём вместе. В безвыходной ситуации поломанного не ждём, а бросаем, распихав людей по трём живым МАЗам, но это только на самый крайняк. В пустыне из наших не останется никто. Один за всех…
— И все лупят одного, — ввернул Мельников, употребив вместо «лупят» нецензурный глагол.
В пустыне стало не до шуток. Самые крупные барханы достигали 300 метров в высоту! Пирамиды Гизы рядом с ними — куличики в детской песочнице. Наветренные склоны пологие, ведут к верхушке и обрываются очень круто, причём подъехать к краю более чем опасно, он поползёт вниз и утянет за собой машину, кувыркающуюся и увлекающую сотни тонн песка, способные похоронить и МАЗ, и его экипаж под слоем в десятки метров, не найти снаружи, не выкопаться самим.
На мягком грунте колёса утопали едва ли не по оси, я просил Лукьянова держать 60–80, тогда грузовик не успевает провалиться, постоянно окликал остальных водителей, настойчиво рекомендуя не идти точно по нашей колее, на ней шанс увязнуть несколько больше, чем на целине.
Ориентиров никаких. Песчаные горы, а в Белоруссии самая высокая гора примерно той же 300-метровой высоты, но над уровнем моря, в Африке постоянно смещаются, карту рисовать бесполезно. Есть только направление на Уадан, выдерживать его крайне сложно, потому что пытались лавировать между дюнами, используя относительные низменности.
К полудню экипаж вертолёта так и не вышел на связь.
— Смотрим температуру двигателей! Татьяна, отчёт! Геныч, отчёт!
Военные, конечно, придумали бы кодовые слова и позывные, «первый, первый, я — сосна, подлетаю к дубу», мы не заморачивались. Про нагрев моторов забеспокоился не зря, начался затяжной подъём, больше двух километров, 400-сильный ярославский движок ревел на двух с чем-то тысячах оборотов, чтоб не падала скорость, Яша давил в пол.
Показались чьи-то следы, ещё не занесённые ветром. Вдоль колеи чужака мы взобрались на возвышенность и увидели дым, а вскоре и французский чёрный капотный грузовик. Когда поравнялись, я не скомандовал остановку. Автомобиль выгорел так, что лопнули стёкла. Пилоты, вполне целые, но нерадостные, сидели на песке в окружении брошенных огнетушителей, один обречённо махнул пятернёй: езжайте, мол.
Попытка вызвать вертолёт, чтоб эвакуировал лягушатников, успеха не имела.
Не знаю, что стало с этими двумя парнями, лишёнными не только транспорта, но и элементарного укрытия, потому что через полчаса налетел сильный ветер, поднявший в воздух тонны песка с единственной целью — кинуть его нам в лобовые стёкла.
Это — кошмар. Здорово стемнело, песчаные тучи заслонили солнце. Видимость упала до нескольких метров. Я приказал сомкнуться и идти вплотную, на грани касания, если заденем соседа и поцарапаем олимпийского мишку на кабине — не велика беда.
— Может, станем? Ни хрена не вижу, как у их арабского шайтана в жопе, — просился Геныч, но я боялся, что элементарно заметёт. Машина среди песчаной пустыни, как говорят наставления, служит прекрасным началом нового бархана, похороненная в его основании.
— Снизить скорость! Продолжать движение!
Ползли, сжигая солярку в оптовых количествах. В левом зеркале Лукьянов видел фары машины Русских, за ним и левее тащился Геныч, замыкала Тихомирова. Кондиционер пока справлялся, дышалось нормально, но говорить стало практически невозможно, свист ветра и гул песка, секущего по кабине, забивал слышимость. По этой причине и сигналить бесполезно, рёв бури перекрывал и пневматические сирены.
Было страшно, без преувеличений.
Со скоростью до 20 мы тащились около 6 часов. Нервы на пределе, глаза слезятся от усилий что-то разглядеть в песчаной мгле.
Вдруг как удар: яркое вечернее солнце, ветер исчез как выключился, песок опал. Мы продолжали путь на запад… втроём.
— Татья-ана! Тихомирова!
Я добавлял самые нецензурные оскорбительные эпитеты, чтоб возмутилась и ответила, даже если слышимость отвратительна до предела.
Только шелест помех. В экипажах Русских и Геныча молчали.
Не скажу, что вполне был готов к ситуации «отряд не заметил потери бойца», но частью сознания предвидел, поэтому решение принял моментально.
— Остановка! Всем выйти из кабин.
Только сейчас подумал, что в этом теле я самый младший член команды, озвучить придётся самые непопулярные меры, но что делать?
— Друзья. До Уадана осталось не более 130 км по прямой. Иван идёт вперёд один и максимально быстро, второй пилот постоянно чешет эфир, вызывая вертолёт. Проверяйте другие частоты. До заката не успеешь, Ваня, останавливайся, ночуй, по темноте запросто собьёшься с пути, не хватало ещё вас искать. В Уадане хватай Богушевского за грудки — пусть немедленно шлёт лётчиков на наш поиск. Координат точных нет, но нужный кусок осмотреть с воздуха — дело плёвое. Мы с Генычем разворачиваемся и чешем назад, между собой держим связь. Ночуем и если не нашли сегодня, на это шансов мало, продолжим завтра.
Русских стащил шлем с головы. Сейчас хотелось бы прохладного лёгкого ветра в волосах, но воздух висел вокруг до невозможности тихий. Здесь чрезвычайно сильны контрасты и переходы — от жары к холоду, от бури к штилю, от ярчайшего солнца к чёрной ночи. Чрезвычайно недружественная к людям земля, не то что средняя полоса России…
— Серёга, ситуация дикая. Мне вас бросать? Не хочу. Но всем ехать — девчонок бросать, тоже никуда. И отсюда до вертолёта не достучишься. Выходит, ты кругом прав. Перекину вам фляги с водой, нам литров 5 хватит.