Отправляясь в феврале 1918 года в первый Кубанский, Ледяной поход Добровольческой армии, генерал Алексеев в прощальном письме родным написал:
«Мы уходим в степи. Можем вернуться, только если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».
В дни, когда Алексеев с Корниловым из Ростова-на-Дону повели три тысячи белых воинов в атаки, совершая бросок на красный Екатеринодар, Орловский, разворачивая Оргу в петроградском подполье, неотступно думал о своем уникальном архиве. До Мировой войны он в Королевстве Польском трудился судебным следователем по особо важным политическим преступлениям, бился над раскрытием дел об измене и шпионаже в Российской империи, в том числе вел громкое дело о предательстве жандармского полковника Мясоедова. Будучи контрразведчиком, членом знаменитой следственной комиссии генерала –. С. Батюшина, Орловский разоблачал бывшего военного министра Сухомлинова, а также немецкого шпиона ротмистра Бенсена, двойных агентов разведотдела штаба 9-й армии Сентокоралли, Затойс-кого, Михель, австрийскую шпионку Леонтину Карпюк, перебежчика к австрийцам штабс-капитана Янсена. В итоге у Виктора Глебовича сложилась ценнейшая картотека на политических преступников и подозреваемых в шпионаже лиц.
Она представляла собой тематически обобщенное собрание газетных вырезок, подлинников и копий различных документов, фотографий. Общемировой гигантский размах тайных операций в начале XX века требовал накопления документов, систематизации и анализа разрозненных сведений об иностранных разведках, о широко раскинутых по всему миру их тайных сетях, о конкретных личностях резидентов и секретных сотрудников.
Господин Орловский, один из первых талантливейших архивистов русской военной контрразведки, основанной в 1903 году, отдавался созданию своей картотеки с пламенной страстью. Поэтому, получив задание генерала Алексеева, он изводил себя размышлениями над тем, как перебросить сокровище, оставшееся в могилевской Ставке, к новому пункту назначения — в Петроград. В конце концов доверил наиболее важную часть бумаг преданным людям, пробиравшимся туда из Могилева всевозможными окольными путями. Документы путешествовали в вещмешках двадцати его друзей-офицеров, наряженных в солдатские шинелишки, двигавшихся в столицу со всеми предосторожностями — поодиночке и разными маршрутами.
Теперь к доставленной без ущерба в Петроград и надежно спрятанной в одном из заброшенных подвалов картотеке у Орловского добавилось пополнение из нескольких тысяч досье с фотографиями коммунистических агитаторов, политиков, чекистов, советских агентов за рубежом. По каждому излагались дотошные сведения: национальность, профессия, когда и сколько пребывал за границей, наличие родственников и связей за рубежом, знание иностранных языков, маршруты и даже виды документов, используемых во время поездок.
Самая ценная информация была зашифрована любимым кодом Орловского — главой из Евангелия от Иоанна и переписана симпатическими чернилами из рисовой муки, разведенной в воде. Но для того, чтоб проявить эти записи, подержав листки в парах йода, и раскодировать имея шифр-блокнот, надо еще суметь их разыскать в другом тайнике.
Еще одна нелегкая задача стояла перед господином Орловским: не попасться на глаза Крыленко в обличии наркомюстовского начальника, ведь тот весной стал в Наркомате юстиции главным организатором новых судов, прокуратуры, трибуналов, являясь вдобавок ревтрибунальским обвинителем на процес-х в Петрограде и Москве.
На службе Орловского ждал новый переполох — в минувшую ночь ограбили кабинет председателя 5-й уголовно-следственной комиссии Туркова!
К Мирону Прохоровичу пробрались уже не через окно, а открыв дверь его кабинета, вероятнее всего, ключом, неизвестно откуда взявшимся у преступников. Впрочем, рыжий Турков, долго не раздумывая, постановил, что опять грабителям помогал привратник Иван Мокеевич, давеча заподозренный в пособничестве ограбившим кабинет Орловского, и с утра пораньше сдал старика в ЧеКа.
Орловский, со вчерашнего дня мучающийся нелепой историей с портсигаром и Мокеевичем, не имевшей никакого отношения к инсценировке ограбления его комнаты, в чем его уверил Могель, совсем расстроился.
— Зачем же Колотикова столь срочно потребовалось препровождать в чрезвычайку? — осведомился он у Туркова, изучавшего свой обчищенный стальной сейф. — Ведь у вас и сейф открыли. Разве и от него ключ был у Ивана Мокеевича?
Турков повел кустистыми огненными бровями.
— Ну сейф, похоже, превосходные медвежатники брали-с, — соскакивал он на «ёрс», когда волновался. — А вот кабинетную дверь, скорее всего, отомкнули дубликатом моего ключа. Он- имелся лишь в привратницкой.
— Что по этому поводу сказал Колотиков?
— Пусть он попробует Чеке это объяснить! А я и слушать его не стал! — проорал Турков.
Понял по его бешенству Орловский, что на распыл сопроводил рыжий Ивана Мокеевича и надо срочно выручать привратника.
Похитили из турковского сейфа ценнейшее во всех смыслах вещественное доказательство — серьги с огромными изумрудами, принадлежавшие Екатерине Великой. Откуда они там взялись?
Серьги в турецком походе добыл и привез государыне в подарок ее фаворит князь Г. А. Потемкин-Таврический. Изумруды были так крупны, что носить серьги было весьма затруднительно из-за их тяжести. Императрица и подарила их своей фрейлине Перекусихиной. За последние сто с лишним лет серьги сменили разных владельцев, пока не оказались на почетном месте в императорском Эрмитаже и в каталогах государственных коллекций.
Еще Временное правительство отдало в сентябре 1917 года приказ о вывозе петроградских музейных сокровищ из-за приближавшихся немецких войск, а чуть спустя в Москву отправили два поезда с художественными ценностями. При Советах в ответ на германское наступление на Петроград в феврале 1918 года было опубликовано воззвание «Социалистическое отечество в опасности!», после которого из города начался массовый вывоз художественных и материальных ценностей. В дальнейшем из-за переезда правительства в Москву нарком имуществ республики Карелин и комиссар Флаксерман развили бурную деятельность по переброске туда питерских сокровищ, чтобы еще позже «начать разгрузку ценностей Москвы» и переправку их, например, в вологодские бастионы, о чем рассказывал Орловский отцу Феопемту.
«Разгружали» ценности и беспартийные. На один из эшелонов с вещами из Эрмитажа налетела действующая в Петрограде и его окрестностях банда Гаврилы, того самого, о котором долго еще потом пели на «малинах»:
Жили-были два громилы:
Один я, другой — Гаврила…
Кличка Гаврилы запечатлена и в воровском жаргоне: тонкие веревки-удавки, прозванные «гаврилками», члены этой шайки, тоже, кстати, «гаврилки», набрасывали жертвам сзади на шею, чтобы их прикончить. В те палаческие годы людей частенько отправляли на виселицу, вот веревка с петлей на перекладине у фартовых стала «гаврилой», а еще позже и галстук называли «гаврилкой».
О вожаке Гавриле ничего не было известно. А бандиты-гаврилки отличались тем, что ежели вершили «погромку» со стрельбой, непременно вешали после боя