— Потом они поняли кое-что пострашнее, — продолжил я, крепче сжав её ладонь. — Поняли, что можно не только убивать ради силы. Можно забирать магию у живых. У тех, в ком магический потенциал еще не раскрылся, но кто не подозревает, что его буквально доят заживо.
Алисия слабо моргнула, и, едва слышно, пересохшими губами прошептала:
— Варвары...
Я не знал, хватило ли у неё сил вложить в это слово всё презрение, что она испытывала, но я услышал его так, как будто она прокричала. Мне стало легче — чуть-чуть.
— Это они устроили магическую пандемию, — сказал я, не отпуская её руки. — Проклятие распространилось по стране, как лесной пожар. Тогда все думали, что это несчастный случай, вспышка редкой болезни. Но под этим прикрытием они делали своё дело. Медленно и планомерно выкашивали старые роды. Семьи, обладавшие древней силой. Разрывали семейные связи, разлучали родителей и детей. Книги родов больше не видели отпрысков, а затем они убивали этих детей в тишине, высасывая из них магию для себя и своих потомков.
Я перевёл взгляд на окно. За тонкими шторами разливался холодный дневной свет. Пахло лекарствами и чистым бельём, но я всё ещё ощущал запах крови, пепла и гнили, что въелся в память так глубоко, будто стал её частью.
— Теперь понятно, почему отношение к сиротам было таким, — я горько усмехнулся. — Большинство сирот на самом деле происходят из магических семей. Просто никто не знал этого. Король не мог проверить, магия у детей ещё не проснулась, книги родов их не видели.
Алисия слабо сжала мою руку в ответ, и этого движения было достаточно, чтобы сердце дрогнуло. Она была здесь. Она держалась. И как у нее только хватало на это сил?
Я сделал вдох поглубже.
— Отец только недавно начал тянуть за эту ниточку, — признался я, глядя ей в глаза. — Он знал, что где-то в тени копошится страшный враг, но не мог представить, что за этим стоят де Гарды. Мы знали их как жадных, завистливых… да. Но не как монстров. Не как убийц в нескольких поколениях.
Я провёл пальцами по её руке, медленно, как бы отгоняя холод. Она оставалась безмолвной, но мне казалось, что её дыхание стало чуть глубже. Или, возможно, я просто хотел в это верить.
— Всё это было подготовлено не за одно десятилетие, — продолжил я, чувствуя, как в голосе появляется сталь. — В их подвалах нашли не просто алтари. Там нашли артефакты, вытягивающие магию из крови. Книги, полные формул и схем по передаче силы. Отец приказал их сжечь. Все до единой страницы. Никто больше не позволит, чтобы кто-то ещё в этом мире взял их в руки.
Алисия приоткрыла глаза чуть шире, глядя на меня как будто сквозь туман.
— Правильно... — шепнула она едва слышно.
Я вздохнул и уткнулся лбом в её ладонь.
— Мне так жаль, Алисия, — прошептал я. — Мне так жаль, что ты оказалась втянута в это. Что я не уберёг тебя. Ты не должна была здесь оказаться. Никогда.
Я поднял глаза на её лицо и только тогда заметил, как по щеке течёт горячая, солёная капля. Я стёр её рукой — не то с её лица, не то со своего. Не знал. Да и не имело это значения.
— Но я клянусь… — сказал я чуть громче, чтобы она точно услышала, — я не позволю, чтобы это повторилось. Никогда больше.
Она не ответила словами, но её пальцы, слабые и хрупкие, чуть дрогнули в моей руке. Едва заметный отклик, как слабый ветерок в жаркий день, но он наполнил меня новой волной решимости.
Этого было достаточно, чтобы я выпрямился и глубоко вдохнул.
Мы переживём это. Мы обязательно переживём.
Алисия Боун
Я слушала, затаив дыхание, словно каждое его слово могло раздавить меня тяжестью правды — и одновременно спасти. Говорить самой было слишком тяжело, каждое движение отзывалось болью, даже дыхание давалось с трудом. Но я слушала. Мне нужно было слушать. Нужно было знать.
Иначе я бы не выдержала.
Альберт держал меня за руку, его пальцы были тёплыми и крепкими. Я чувствовала его силу в этом касании, ту самую силу, которая не давала мне окончательно погрузиться в омут собственных страхов. Воспоминания всплывали сами собой — кровавые ленты, блеск кинжала, обжигающий холод ужаса. Я сжимала пальцы как могла, чтобы он знал: я здесь. Я слышу.
Я не понимала, как у него хватает сил рассказывать всё это. Видеть то же, что и я, но не сломаться. Не упасть духом. Он казался мне истощённым, таким же израненным, как и я, но его голос звучал уверенно, твёрдо, и в этой уверенности я черпала остатки храбрости.
"Ты ведь понимаешь…" — сказал он, и я, несмотря на слабость, кивнула. Понимала. Теперь понимала слишком хорошо.
Он рассказывал о Де Гардах, о жадности, которая сделала из них монстров, о том, как страх сменился алчностью. Я слышала и не могла не думать: а если бы не попалась им та книга? А если бы они остались просто завистливыми аристократами? Как бы тогда выглядела моя жизнь? Но слишком поздно было задаваться этими вопросами. Слишком поздно.
Слова о пандемии ударили особенно больно. Я вспомнила, как в Академии говорили о вспышке болезни, о множестве магов, которые погибли — и от неё, и в попытках с ней бороться. Тогда я не придала этому значения. Тогда всё казалось таким далёким, почти чужим.
"Варвары", — сорвалось у меня с губ, едва слышно, но я знала: он услышал.
Он продолжал, будто боялся замолчать, будто только голос удерживал его от того, чтобы не провалиться в бездну тех же чувств, что терзали меня. Я видела это в его глазах: боль, усталость, но за ними — решимость. Страшная, неумолимая решимость довести начатое до конца.
Я заставила себя чуть сильнее сжать его пальцы. Чтобы он знал — я здесь. Чтобы он не замолчал.
Он говорил о сиротах. О том, как дети становились добычей для тех, кто жаждал магии чужой крови. И это ранило глубже любого ножа. Потому что я слишком хорошо помнила, каково это —