Наконец двери распахнулись. Первыми из зала вышли несколько профессоров, которые старательно избегали смотреть мне в глаза. За ними показался Корнилов, бросивший в мою сторону холодный, оценивающий взгляд, словно я был образцом редкого жука, приколотого к доске. Последней появилась профессор Вершинина. Проходя мимо, она незаметно кивнула, давая понять, что наш плане еще в силе.
Секретарь комиссии, молодой аспирант с рыжими бакенбардами и легким нервным тиком на правый глаз, подошёл ко мне с официальной бумагой.
— Господин Вольский, — начал он с деланным сочувствием, — прошу ознакомиться с решением академической комиссии и поставить подпись о его получении.
Я взял протянутый лист. «Петергофская Академия Покрова… Вольский Арсений Николаевич… в связи с неудовлетворительными результатами… невозможностью дальнейшего обучения… отчислен из числа студентов…»
Всё как ожидалось. Три года в этих стенах закончились одним листком бумаги. Я медленно поставил подпись, чувствуя странную смесь облегчения и тревоги.
— Примите мои соболезнования, — пробормотал аспирант, забирая бумагу. — Вы должны покинуть общежитие к концу недели.
За спиной послышались знакомые голоса. Я обернулся и увидел свою команду в полном составе — Рита, Филя и Серый стояли у колонны, ожидая окончательного вердикта.
— Ну что, бывший студент Академии? — Филя первым подбежал ко мне, хлопнув по плечу. — Как прошла казнь?
— Быстро и безболезненно, — я усмехнулся, помахав бумагой об отчислении. — Они даже не дали мне выступить с прощальной речью. А у меня была подготовлена такая эпичная тирада! С цитатами из древних философов и парой крепких словечек в сторону некоторых не особо сообразительных профессоров.
Рита подошла ближе, её лицо выражало искреннее сочувствие:
— Мне жаль, Сеня. Это несправедливо.
— Жизнь вообще несправедлива, милая. Иначе я бы родился с нормальным Покровом, а не с этой капризной дрянью, которая включается и выключается как неисправный фонарь.
Серый, молчаливый как всегда, просто положил свою огромную руку мне на плечо — жест, который от него значил больше, чем целая речь от кого-то другого.
— Знаешь, — Филя заговорщически понизил голос, — говорят, что студент, которого отчислили из Академии…
— Что? — спросил я, готовясь к очередной сомнительной шутке.
— … автоматически повышается до звания «свободного человека»! — закончил он с триумфальной улыбкой. — И ещё, знаешь, почему толстых девушек не берут в стриптизерши?
— Даже боюсь представить.
— Потому что они перегибают палку! — Филя разразился своим фирменным смехом, от которого даже хмурый Серый улыбнулся.
— Твоё чувство юмора по-прежнему балансирует на грани приличия, — заметила Рита, но уголки её губ дрогнули в улыбке.
— А что насчёт нашего плана? — спросил Серый, впервые подав голос. — Всё в силе?
Я обвёл взглядом пустой коридор и кивнул:
— Сегодня едем в Петербург. Разведка, планирование, никаких активных действий. Нужно всё проверить прежде, чем лезть в это дело.
— Отлично, — Филя потёр руки. — Давно хотел размяться. А то из-за экзаменов и тестов мы немного заржавели.
— Надеюсь, ты помнишь, что это разведка, а не набег? — с сомнением спросила Рита. — Твоё понимание «размяться» обычно включает драки и разрушения.
— Обижаешь, — Филя прижал руку к сердцу. — Я само благоразумие! Просто скатаемся, посмотрим и уйдём незамеченными.
— Ладно, встречаемся через час у южных ворот, — я взглянул на часы. — Мне нужно кое-что забрать из комнаты и переговорить с Вершининой.
— Она всё ещё хочет тебя видеть? — удивилась Рита. — После отчисления?
Я пожал плечами, стараясь выглядеть беззаботно:
— Видимо, хочет лично выразить свои соболезнования. Или прочитать последнюю лекцию о моём потраченном впустую потенциале.
Это была ложь, и мне было неприятно врать Рите, но я помнил предостережение Вершининой. Пока что некоторые вещи лучше держать в секрете.
— Тогда через час, — кивнула Рита, искусно изобразив доверие. Но серебристый отблеск в её глазах выдавал больше, чем она хотела показать. — Только не опаздывай.
— Когда это я опаздывал? — возмутился я.
Все трое синхронно закатили глаза.
Мы выехали из Петергофа ближе к полудню, когда солнце уже высоко стояло в небе, превращая Финский залив в сверкающее зеркало. Экипаж, который мы арендовали, был старым, но крепким. За небольшую плату возница согласился доставить нас в столицу и ждать до вечера.
Дорога в Петербург не заняла много времени. Меньше чем через час мы уже въезжали через Нарвские ворота, погружаясь в шумный, многоликий организм столицы Империи. Петербург всегда поражал меня: гранитная мощь и строгость фасадов сочетались с пульсирующей энергией, скрытой за ними. Город, построенный на костях тысяч людей, выращенный силой воли одного человека посреди болот и ставший сердцем огромной Империи.
— Итак, план действий, — Филя подался вперёд, когда мы проезжали мимо Сенной площади. — С чего начнём?
— Нам нужно осмотреть маршрут, — я развернул карту, которую нарисовал по памяти со схемы Лихого. — Особенно вот эти участки, — я указал на несколько точек. — Здесь дорога делает крутой поворот между двумя зданиями. Идеальное место для перехвата. Если верить Лихому, охрана будет минимальной, всего пара стражников. Но я предпочитаю проверить всё лично.
Рита внимательно изучала карту.
— Что-то не так? — спросил я, заметив её сосредоточенный взгляд.
— Не могу точно сказать, — она нахмурилась. — Просто странное ощущение. Этот район — не обычный путь для ценных грузов. Слишком много слепых зон и узких переулков. Если бы я перевозила что-то действительно ценное, выбрала бы более открытую дорогу, с хорошей видимостью.
— Может, поэтому они и выбрали этот маршрут? — предположил Серый. — Неожиданный ход.
— Или это ловушка, — мрачно добавил я. — Поэтому мы будем очень осторожны.
Мы велели вознице остановиться за несколько кварталов от интересующего нас района. Дальше нужно было двигаться пешком, чтобы не привлекать внимания.
Петербург жил своей обычной жизнью. Дамы в модных платьях прогуливались под руку с кавалерами, торговцы зазывали покупателей, разносчики сновали туда-сюда с тяжелыми сумками, уличные музыканты играли на углах популярные мелодии.
Мы свернули в один из переулков, и шум главной улицы сразу стих, словно отрезанный ножом. Здесь пахло сыростью, кошками и чем-то ещё, неопределённым, но неприятным. Я шёл впереди, сверяясь