Далеко за полдень, когда над шведским лагерем взвились дымки над ротными котлами, показалась пышная конная процессия. Явился сам король в окружении блестящей свиты из молодых юношей – преимущественно, из гвардейцев, к которым он питал особую, вызывающую осуждение в стокгольмском обществе, привязанность. Он прибыл под стены Нейшлота, чтобы лично, как обещал, водрузить над крепостью шведский флаг.
— Еще не сдались? – прямо из седла поинтересовался он у командиров Эльфсборгского и Уппсальского полков.
— Ждали только вас, Ваше Величество! – раскланялись полковники.
— Аксель! – обратился король к своего фавориту. – Отправляйся к коменданту московитов и скажи, что я забираю Олафсборг под свою руку. Ну, ты сам знаешь, что сказать. Сошлись на Екатерину и все такое… Ах, да, забыл. Непременно упомяни, что нас почти две тысячи против двух с половиной сотен русского гарнизона.
Молодой офицер отсалютовал, получил на скорую руку сооруженный белый флаг и поскакал к наплавному мосту, соединявшему крепость и берег. Пока он вел переговоры, Густав с удовольствием разглядывал своих солдат, наряженных в форму, над которой потешалась вся Европа – в подобие цилиндров с огромными цыплячьего цвета султанами и короткие кафтаны, напоминающие дирижерский фрак, из-под которых выглядывали как бы ярко-желтые шорты. Сам же король находил вид лейб- гвардейцев весьма мужественным. Для себя он ожидаемо выбрал свой заветный синий мундир с лимонным жилетом – тот самый, в котором он был в знаменательный день переворота, случившегося два года назад.
— Упорствует, – разочаровал короля его конфидент, вернувшийся через непродолжительное время. – Этот безрукий Кусьма имел наглость заявить: “Я калека. В одной руке у меня шпага, другая отсутствует. Как мне отворить ворота? Пусть его величество сам потрудится”.
— Я вздерну его на одной из башен замка! Не закатиться и солнце!
Его слова опроверг громкий взрыв: русские уничтожили наплавной мост.
— Боюсь, Ваше величество, – вмешался самый опытный в королевской свите из молодых офицеров, рядовой лейб-драбант[2] фон Стедингк, – замок можно взять только деньгами или предательством. Или очень длительной осадой, во время которой мы непременно заскучаем. Или нужны осадные орудия, которых мы не захватили.
— Пушки движутся следом за нами, – не преминул вставить свое слово Аксель, чтобы порадовать своего короля
— Постреляем! – потер руки Густав.
Фон Стедингк на него покосился, но сдержал рвущееся высказывание о принципиальной разнице между полевой артиллерией и осадной. Он воевал с тринадцатилетнего возраста и о многом мог бы поведать.Но предпочел не портить королю настроение.
Орудийный парк прибыл через день. Шведы, поджидая пушки, работали не покладая рук. По всем правилам оборудовали позиции для бреш-батареи. Не помогло. Первый же обстрел показал, что ядра не могут причинить мало-мальского ущерба серым стенам Олафсборга. С тем же успехом можно было бы кидаться в них апельсинами.
Утомленный орудийной канонадой, Густав приказал возобновить переговоры с секунд-майором Кузьминым.
— Наверняка, русские понесли немыслимые потери.
Аксель снова поднял белый флаг и отправился выполнять свою важную роль парламентера.
— Безрукий Кусьма мне сказал, что гарнизон потерял одного человека. От старости. Очень древним воином был умерший русский.
— Черт побери! Мы не можем справиться с кучкой калек и стариков! Аксель, ступайте снова к коменданту и скажите ему: если он сдаст замок, я подарю ему серебряную руку на пружинках, которая может гнуться как настоящая!
Снова отказ.
Шведы откровенно заскучали. Их предков когда-то прозвали “северными львами”. Увы, потомки оказались недостойны былой славы каролинеров. Единственное, на что их хватило – бегать по окрестностям и грабить финские хутора-кюли. То самое население, которое они прибыли защищать. Что там можно было грабить в этом богом забытом краю?
Король и сам томился. Не так он представлял себе маленькую победоносную войну в старой шведской вотчине. Ему мучительно не хватало по утрам омлета с трюфелями с острова Готланд.
— Курт! – Обратился он к своему другу и телохранителю фон Стедингку. – Распорядись установить на ретрашементе высокий шест для подъема флага.
Пятерка финских милиционеров сбегала в ближайший бор и притащила узкий длинный сосновый ствол. Споро избавила его от коры и сучьев. Прикрутила примитивный подъемник. Получившийся шест установили в лагере.
Когда все было готово, Густов лично поднял синий штандарт с тремя косицами.
— Обещание выполнено! Флаг развивается у Нейшлота, – заявил он свите, не моргнув и глазом. – Завтра выдвигаемся к Фридрисхгаму. Что-то там закопались мои ребятишки. Нужно их взбодрить. Оставляем здесь два батальона уппсальцев продолжать осаду.
Наутро большая часть отряда построилась и двинулась на юг. За их ретирадой с верхней платформы круглой башни Клок внимательно наблюдал секунд-майор Кузьмин. Убедившись в отбытии шведов, он кликнул охотников совершить лихую ночную вылазку.
Под покровом темноты небольшой русский отряд на плотах пересек узкую протоку, отделяющую остров с замком от большой земли. Солдаты пробрались в шведский лагерь, погруженный в глубокий сон, и украли штандарт, поднятый Густавом накануне.
***
Утром, в воскресенье я проснулся и ощутил вдруг простое, почти детское желание. Жареной картошечки. Да не просто, а с лучком, до хруста, до золотистой корочки. Такой, какую, помнится, бабка в деревне жарила на чугунной сковороде. Казалось, во рту сам собой родился вкус – наваждение, да и только! Кто наколдовал?
Рядом посапывала Августа, мило подложив сложенные ладошки под щечку. Одеяло упало на пол, я, стараясь отвлечься от мыслей про картошку, загляделся на тело любовницы.
Тихо встал, пытаясь ее не разбудить, вышел из спальни. Пришел Жан со слугами, мне подали умываться, обрядили в привычный черный мундир. Пока приводил себя в порядок, велел приготовить на завтрак жареной картошки. Мысль о ней все не выходила из головы. Кушанье, конечно, тяжелое, но и день сегодня обещал быть непростым. Нужны силы.
Спустя полчаса – Августа еще спала – лакеи начали накрывать завтрак. И я решил поесть без нее. Сел за сервированный серебрянной посудой стол, первым делом выпил чашку горячего кофе со сливками. Первый удар кофеина по нервной системе прошел удачно, а тут и картошку принесли. Но боги, что это было?! Какая-то размазня, полусырая, местами подгоревшая, нарезанная кривыми ломтями. Лук плавал в мутном масле отдельными склизкими ошметками. Видимо, повара дворцовые, запуганные Никитиным и моими тайниками до икоты, решили, что царю-батюшке потребна какая-то особая, «благородная» картошка. Слышали, быть может, о французской забаве по имени “frite”, а как готовить – о том не ведают.
Я отставил блюдо с такой брезгливостью, что Жан аж побледнел.
— Сами кушайте эту пакость. Ладно поварята, но