— Итак, господа офицеры, ногайская орда в набег пошла за рабами. И с ними за компанию, как заведено, приличный отряд черкесов. Воспользовались, нехристи, что Днепровская линия сейчас почти не охраняется. Ибо много дончаков ко мне ушло, и Долгорукий снял большинство полков для похода на Москву, – я обратился к Овчинникову: — Где уже ногаев заметили?
— Из Балашова и Борисоглебска были гонцы. Но за то время ногаи могли уже до Пензы и Тамбова дойти.
— Я поверить не могу ушам своим! – воскликнул Новиков. – Ужель в надменности своей и жестокосердечии Екатерина призвала на русские земли людоловов окаянных? Да как она может прозываться матерью Отечества?! Несмысленная, готова обрушить мучительство на тех, кто в беззащитном пребывает состоянии…
И без того душная, жаркая, несмотря на открытые окна, атмосфера зала для заседаний еще больше наэлектризовалась. Генералы и полковники, заряженные плохими новостями и экспрессивным “высоким штилем” главного моего журналиста, зашумел. Никто не желал своим близким очутиться на невольничьих базарах Царьграда или кумыцкого аула Эндирей – главного торга людьми в восточной части Северного Кавказа. Посыпались проклятья на голову “немки”. Я выждал и постучал по столу кулаком.
— Довольно! Хватит орать.
Народ утих.
— В полках о набеге знают? – спросил я Овчинникова.
— Знают, государь. В смятении ныне пребывают. Требуют идти на отражение ногаев. Насилу удержал на местах. Сказал, что ты, Государь, свое слово скажешь сегодня. Ждут его.
— Мы эдак без конницы останемся, ежели все уйдут, – проворчал Подуров. – У меня и так беда с войсками. Сколь много сил приходится отъять в тех губерниях, где начался захват господских земель. Ведь до чего дошло! Село на село!
Да, черный передел – это непросто. Сперва на барина, потом на соседей, а следом и бедные на богатых пойдут. Как же мучительно не хватает времени, чтобы все успеть, а тут еще и новая напасть!
— А сколько у нас донских всего? Без яицких и запорожских? – уточнил Перфильев.
— Два полных полка. Астраханский Никиты Румяного, там тысяча двести сабель. И Царицынский, Федора Дербетова, там тысяча, но вперемешку с киргизами. В иных полках донских еще тысяча наберется. От Румянцева к тебе, государь, шесть тысяч перешло. Но и прочие тоже рвутся ногаев резать. Ведь и у Яицких много родни с Дона. И мишари с касимовскими татарами под ударом.
Я побарабанил пальцами по столу.
— Сделаем так. Астраханский и Царицинский пополнить донцами и мишарями из иных полков. Подошедших от Румянцева также присоединить к этому отряду. Обязательно выделить им легкую артиллерию: картечь против всадников – самое то! Общее командование всеми донцами поручить Дербетеву. Его уважают, и опыта у него достаточно, а Никита молод еще.
— Мало, – буркнул Овчинников, – и десяти тысяч не будет.
— Больше я не могу отдать, иначе совсем кисло нам будет, – вздохнул я. – Надо инородцев поднимать. К Нуралы-хану гонцов срочно вышлем. Указ напишу. Пусть весь его жуз поднимается. Ему зачтется то, как он этот приказ исполнит. Если будет волынить, казню без жалости. Постарается – награжу по-царски. К калмыкам астраханским тоже гонца. Пусть присоединяются к Нуралы-хану и вместе переправляются через Волгу у Царицына и идут оттуда на север, на перехват набегу. Тысяч десять они обязаны собрать...
— Больше, – неожиданно вмешался Суворов. – В начале турецкой кампании калмыки семнадцать тысяч выставили.
Видимо, зацепило генерала наше обсуждение. Вот он и вставил слово, ибо не мог не понять: и я, и Долгорукий играли схожим образом, но с разным результатом. Мы оба пытались раздергать силы противника перед предстоящей схваткой. Вот только в моем случае итогом станет защита русского человека, а у Долгорукого – боль и страдания населения на границе степей.
Я со значением взглянул на Суворова. Ну же, генерал! Давай! Напросись в отряд против ногаев!
Не знаю, понял Суворов или нет мой мысленный призыв, но он промолчал и отвел взгляд.
Я вздохнул. Если бы генерал согласился поучаствовать в отражении набега под строгим надзором моих людей, могли бы усилить войско силами гарнизонов еще не сдавшихся мне крепостей. С поддержкой пехоты вышло бы веселее с отражением набега.
Ну, на нет – и суда нет. Двигаемся дальше.
— Забываете, Александр Васильевич, – нейтральным тоном ответил я на его поправку насчет калмыков, – что в семьдесят первом году большая часть их улусов с Волги в Джунгарию откочевала, после того как они лишились решением Петербурга статуса ханства. Под руку Китая. Так что прежних контингентов можно уже не ждать. Дай бог, чтоб половину.
Суворов удивленно посмотрел на меня. Видимо, таких деталей он не знал, пока воевал в Польше и Османской империи.
— Итак. Насколько я понимаю тактику набегов, ногаи сначала будут двигаться единым большим отрядом, а потом в дальней точке похода рассыплются на мелкие и начнут сгребать в полон всех, кого поймают, двигаясь назад загонной сетью. В этот момент их боеспособность падает. Так что есть хорошие шансы всю эту орду на ноль помножить.
Все уставились на меня с недоумением, только Новиков усмехнулся и чиркнул что-то в блокноте.
— Э… – я оглядел моих полководцев, резко осознав, что выдал фразеологизм из будущего. – Ну, в математике есть правило. При умножении любого числа на ноль получишь ноль. Так что ногаев надо постараться вырезать подчистую. А потом пусть калмыки и казахи идут за Кубань и грабят ногайские и татарские кочевья. Если после этого там никого в живых не останется, я переживать не буду. Геноцид – вот, что их ждет от русского оружия. Привыкайте к этому слову.
— Геноцид? – переспросил Новиков. – Греческое «genos» – «род», «племя» – и латинское «caedo» – «убивать». “Убиение всего племени”. Так?
Я кивнул.
— Только так и не иначе. Сколько столетий эти степняки и горцы – крымчаки, ногаи, черкесы – терзали нас, уводя в полон бесчисленное количество русских людей. Они заслужили, чтобы с ними поступили аналогичным образом – без всякой жалости. Как и те греки, евреи да армяне в Крыму, кои все поголовно замешаны в