Засим остаюсь преданный Вам и вечный слуга, князь Курагин.
Писано в Оренбургской ссылке, месяца мая, дня 15-го, лета Господня 1774”.
Пока я читал, мы пили. Молча. Я – чтобы прогнать дурные мысли и усталость. Она – чтобы забыться и набраться смелости. Вино было хорошее, крепкое, било в голову быстро. Первый кубок опустел незаметно, я тут же налил второй. Потом третий… Перечитал еще раз письмо. Вот она цена крестьянской свободы!
Когда я дочитал письмо и отложил его в сторону, Агата уже заметно опьянела. Щеки ее разрумянились, глаза блестели лихорадочно, но уже не только от слез. Простыня сползла, обнажив плечо и грудь. Она икнула и снова заплакала, но уже как-то по-детски, жалобно.
— Бедный… папенька… За что ему все это…
— Люди рядом с ним убийством на меня умышляли. Сама знаешь и даже участвовала. Небось не забыла Казань?
Я подошел, сел рядом на край кровати. Вытащил платок из камзола, осторожно вытер ей слезы со щек.
— Тише, тише… Не плачь. Подумаем, что можно сделать.
— Правда? – она подняла на меня заплаканные, но полные надежды глаза. – Вы поможете?
— Посмотрим, – уклончиво ответил я. – А где госпожа твоя, Наталья Алексеевна? Спит уже поди?
— Да… давно ушла. Она добрая… но что она может?
Агата вдруг схватила мою руку, ту, что держала платок, и прижала к своей груди. Сердце под моей ладонью билось часто-часто, как у пойманной птички. Потом она прижалась губами к моей руке, целуя ее – горячо, отчаянно.
— Умоляю… спасите его… Прошу вас милости великой… Я же обещала… все, что угодно…
Девушка снова начала сползать с кровати, становясь на колени на ковре. Простыня упала совсем, снова открывая ее всю, включая аппетитную попку. Я не успел ничего сказать или сделать, как ее руки уже ухватились за пояс моих портков, пытаясь расстегнуть пряжку.
— Ну вот… Опять за свое… – выдохнул я, чувствуя, как кровь приливает к лицу и ниже. Вино, ее нагота, ее отчаяние, моя собственная усталость и одиночество… Все смешалось.
Я смотрел на ее склоненную голову, на растрепанные темные волосы, на белую спину, на отчаянные движения ее рук…
А я что, железный?
***
Лето одна тысяча семьсот семьдесят четвёртого года выдалось в Санкт-Петербурге жарким и даже душным. Однако двор не переехал в Царское село, к тенистым аллеям и прохладным прудам, к соловьиным трелям и журчащим фонтанам, как делал это каждый год. Приличествующие объяснения этому, конечно, давались, но настоящей причиной был страх. Страх перед внезапным появлением войск самозванца. Его казачки и пособники мерещились повсюду, заставляя метаться немногочисленную конницу. А теперь еще тревог добавили и шведы, которые разорвали абоский мир, напали на приграничные крепости. Императрица в такой обстановке сочла неразумным отдаляться от столичного гарнизона и местного дворянского ополчения.
Страх с каждым днем все больше и больше вцеплялся ледяными пальцами в ее душу – лишая сна, отнимая способность думать. Чутьем матерой волчицы она ощущала, что опасность все ближе и ближе, что тучи над головой все чернее. Спасти ее могла лишь стая, бежавшая с юга по ее призыву. А пока…Откуда ждать удара? Кто ее убережет? С гибелью гвардии из дворцовой охраны исчезли знакомые лица. Появилось много новых. Можно ли им доверять?
Она стояла у окна выходившего на так и не благоустроенную Дворцовую площадь – архитектурный проект двухлетней давности был спрятан под сукно до поры до времени. На ней проходил развод караула. Обычно в такой момент вокруг толкались зеваки. Но в последнее время толпа куда более гуще, да и не солдатские экзерциции ее привлекали. Дворяне со всех концов страны стекались в Петербург и шли к Зимнему дворцу за надеждой. За спасением, которого они ждали от императрицы. Молча стояли и смотрели в ее окна, а она смотрела на них, укрытая шторой. Они считали ее своей истинной царицей, той, которая защитит и вольности дворянские, и пажити, и животы. Быть может, интуитивно представители высшего сословия своим присутствием рядом с ее жилищем хотели продемонстрировать свою поддержку и искренне недоумевали, отчего она к ним не выходит, чтобы подбодрить и своей уверенностью, и твердым словом.
Уверенность? Твердость? Откуда ей взяться, когда ей нанесли такой удар! Новости из Москвы буквально выбили почву из-под ног. Отлучение, развод, вываливание грязного белья на всеобщее обозрение… В первый момент она пришла в ярость. Потом, когда вернулась способность соображать, пришла к важным и очень неприятным заключениям.
Напрасно ее успокаивал ее духовник, протоиерей Иоанн Панфилов.
— Плюнь, матушка, и забудь! Побереги сердечко драгоценное. Разве ж это суд? Фарс, театр, скомороший балаган! Нету такого закону в державе Россейской судить императрицу! Она выше закона, понеже власть ее от Бога, а не от людей! Запятнали себя иерархи делом премерзким, сану их неподобающим и державным законам противуречащим. Разве ж можно женку с почившим мужем разженибить? Разве ж в своем праве московская синодальная контора такие вердикты выносить? Наказания достойны церковные отцы самого сурового. Только не казни их, заклинаю! Никто тебя святого причастия не лишит. Вот он я, пред тобой. Со святыми дарами!
Эх, Иван Иванович, добрая ты душа! Ничего-то ты и не понял. Суд неправедный, подзаконный? Отлучение? Монастырский постриг? Не в этом суть! А в том, что “бородачи” подняли бунт против законной власти – мятежники похлеще самозванца! К мужицкой борьбе за землю и волю добавилось сражение за души людские.
Да как ловко все провернули! Иск от мужа приняли – легитимизировали самозванца. На весь мир объявили: не умер царь Петр Федорович, кого-то другого похоронили! Не Емелька-вор на Москве нынче сидит, а истинный Петр III, законный муж царствующей императрицы! Многим скоро в голову придет вопрос: а кто ж нынче на троне? Самозванка? Какие такие права у нее на скипетр и державу? Ошибочка вышла в 62-м году!
Еще и плитой гранитной сверху придавили. Шельмой и блудницей была Екатерина при живом-то муже – вот что было сказано на том суде окаянном. Женихалась с кем ни попадя, детишек приживала. Для приближенных, для иностранных дворов то, конечно, не тайна. А для худородных дворян? Для купцов и мещан? Для гигантского моря рабов? Полное крушение идеи божественности ее власти – вот какую пилюлю ей прописали из Православной церкви Российской Империи. Это в Европах