Шесть пар глаз, налитых кровью, уперлись в меня.
— Да, нет, конечно, побойтесь Бога, Инокентий Борисович.
Я отвечал также спокойно, сохраняя достоинство.
— А зачем тогда тебе канистра? Зачем бензин сливал?
— Я не сливал и даже не собирался, это вот этому товарищу почудилось, — я мотнул головой в сторону телохранителя, — а канистру я просто хотел рассмотреть.
— А ты что, не видел канистр, падло? — телохранитель снова больно тыкнул меня пистолетом.
— Еще раз пихнешь, я тебе голову разобью! — разозлился я.
Тот не преминул повторить толчок, тогда я быстро развернулся и со всего маху ударил лбом в нос. Телохранитель поздно среагировал. Он отшатнулся, но было поздно, из носа потекла кровь.
— Я тебя, суку, пристрелю! — он поднял пистолет и нацелил мне в лоб.
— Стоп! Разошлись!
Адъютант вскочил на ноги, за ним последовали присутствующие. Они бросились нас разнимать.
Оттаскивать надо было не меня, а рычащего и рвущегося в мою сторону телохранителя, двое человек повисло на его руку, а еще один оттаскивал назад.
Меня тоже оттолкнули.
— Гоша, убери ствол! Так зачем тебе канистра?
— На вашей канистре есть выпуклый латинский символ «D». Из этого я сделал вывод, что канистра у вас трофейная, немецкая. Еще с войны. Выглядит как новенькая. Я про такие читал, но никогда в глаза не видел.
— И что означает это «D». Дойчланд, что ли? — Адъютант поднял одну из бровей.
Проверяет. Меня на таком не подловишь, господин хороший. Откуда у тебя такая канистра это, конечно, вопрос.
— Это обозначение топлива — дизель. На бензиновых было выбито латинское «В». А канистры для воды имели надпись «wasser». Эти буквы штамповали, чтобы солдаты вермахта могли различать хоть в темноте, хоть под завалами содержимое. У немцев они назывались «вермахтканистер», а англичане назвали их «джеррикэнс». Они поначалу называли немцев «джерри», сокращенно от «germans».
— А почему у нее три ручки, знаешь?
— Конечно, я же автогонщик. Для того времени это было уникальное изобретение: три ручки обеспечивают удобное обращение с канистрой.
Я подробно объяснил, что один человек мог нести в обеих руках сразу четыре пустые канистры или две полных. В случае полных — держать их за центральные ручки.
Одну канистру могли нести и два человека, взявшись за крайние ручки, что позволяло быстро доставлять топливо и меньше уставать.
Еще передача канистр по цепочке также облегчается.
— Да ты у нас ходячая энциклопедия, как я посмотрю! А шланг зачем тебе, а, сучонок? — не унимался телохранитель с разбитым носом.
Теперь он задрал нос кверху, чтобы остановить кровотечение, из-за этого его голос изменился.
Адвокат продолжал смотреть на меня с поднятыми бровями, ожидая дальнейших разъяснений.
Тут нужно было беззастенчиво врать и уводить внимание.
— Я вышел подышать чистым воздухом. Шланг просто валялся на земле, а я не люблю беспорядок. Да если бы я планировал, как говорит этот… — я сделал паузу, чтобы подобрать слово, глядя на телохранителя, но не нашел подходящего, — если бы я планировал поджечь баню, то где у меня спички и зажигалка? Можете обыскать.
Я посмотрел телохранителю прямо в глаза, а потом вывернул наружу пустые карманы своих штанов, одетых впопыхах на голое тело.
— Только осторожно, а то еще пулемет ненароком найдешь, из которого я тебя якобы собирался застрелить.
Шутка была на грани, но в помещении бани разразился мужской смех.
Хоть мне было не до смеха, от души отлегло. Адъютант тоже улыбался.
— Ладно, верю тебе, — он протянул мне руку в знак примирения, — но только теперь вы с Гошей напарники. Будете жить и работать вместе, пока я не пойму, что вы примирились и зла друг на друга не держите.
Это и было настоящей причиной, по которой я не мог выйти экстренно на связь с того дня. Гоша находился рядом со мной практически круглосуточно.
— Я тебя насквозь вижу. Ты меня не проведешь. Я тебя, сучонок, выведу на чистую воду. Дай только время.
Когда бы я ни проснулся, он всегда бодрствовал, я не понимал, когда он есть, спит и есть ли у него дела, кроме слежки за мной.
Гоша был туповат, но не отступал от меня ни на шаг, даже когда я поехал в гости к Ольге.
Он сидел на кухне и вслушивался в наш шепот. Через некоторое время я привык к нему, как привыкают к новой мебели.
При этом он звонил каждый вечер Адъютанту и подробно рассказывал о том, что «мы» делали.
Моя тактика сводилась к тому, чтобы усыпить его бдительность и оторваться от него в один из дней, когда он зазевается.
Но пока он все время был рядом, не давая мне возможности для подготовки к контакту с Комиссаровым.
Вот и сейчас он стоял и со скучающим видом слушал, как Костя рассказывал про вождение на ипподроме в зимних условиях.
Сегодня я уйду от него самым простым способом из всех, которые мне пришли в голову.
Еще утром я сообщил Гоше, что мне нужно съездить домой к родителям и я не могу взять его с собой в квартиру.
Он слушал меня с набыченным видом, но не стал возражать, чем меня сильно удивил. Он только позвонил кому-то и посоветовался, как себя вести.
Видимо, ему велели ждать меня в подъезде и не спускать глаз с двери.
Я совсем не собирался тащить за собой Гошу. У меня были совсем другие планы.
Когда мы вошли в вагон метро, то я дождался, когда двери начнут закрываться, и выскочил из вагона в последний момент.
Гоша прошляпил мой маневр. Он попытался было ринуться к выходу, но двери за моей спиной сомкнулись перед его носом, и поезд умчал телохранителя Адъютанта к следующей станции метро.
Глава 27
Мы вошли в вагон метро. Я дождался, когда двери начнут закрываться, и выскочил из вагона в последний момент.
Гоша прошляпил мой маневр. Он попытался было ринуться к выходу, но двери за моей спиной сомкнулись перед его носом, и поезд умчал телохранителя Адъютанта к следующей станции метро.
* * *Ублюдок! Как же он мне надоел.
Через десять секунд я сел на поезд, идущий в противоположную сторону. Через две станции на «Октябрьской» поднялся на поверхность и нашел телефонную будку.
Глядя на прохожих и нашарив в кармане двухкопеечную монету, набрал номер моего экстренного связного.
— Где ты пропадал? — голос Марго был взволнован, — Я тут себе места не нахожу, с ума схожу! Почему не выходил на связь?
— Не было возможности, Марго. Ко мне приставили шпика, который круглосуточно со мной. Вот только отпетлял от него.
— Почему к тебе кого-то приставили?
Я рассказал ей подробно о произошедшем, но умолчал о своей попытке поджога бани.
— Так! Завязывай с заданием. Немедленно приезжай ко мне. Ты рискуешь жизнью, мы не можем тебя подвергать опасности.
— Марго, при всем уважении к тебе, я не приеду, — я постарался ответить как можно вежливее.
— Не дури! Ты не можешь самостоятельно решать, оставаться тебе там или нет.
— Представь себе могу, — я улыбнулся в трубку, и она это почувствовала, — во-первых, я не подписывал никаких бумаг, а это значит, что я ни на кого не работаю и формально никому не подчиняюсь. Прости, но я не обязан тебя слушаться.
— Каменев, а ты немного на себя берешь? — я чувствовал, как она начинает злиться.
— Нет, немного. Сколько могу, столько и беру. Во-вторых, я принесу всю эту ипподромную шатию-братию на блюдечке с голубой каемочкой. Такой у нас был уговор. Если я сейчас отступлю, то я потом свою жизнь буду бегать мелким сексотом на побегушках.
— Ты мало что понимаешь в жизни, потому что еще слишком зелен. Не обижайся на мои слова, Каменев. Не дури, приезжай.
— А я не обижаюсь. Просто люблю свободу. Хочу стать знаменитым гонщиком, а не стукачом.
— Ты не станешь стукачом. Ты же понимаешь, что у «семерки», — она все еще пыталась меня уговорить, и, видимо, имела в виду седьмое управлений КГБ, — есть возможности дать тебе все, что ты пожелаешь, они могут дать тебе чемпионский пьедестал!