— Планируете ли вы после решения суда возобновить…
— А что вы можете нам сообщить по поводу личных контактов с Ольгой Извольской в общественных местах…
— Нарушена этика…
— Ненадлежащее исполнение профессиональных обязанностей…
— Вы же понимаете, что…
От каждого едкого слова я яростно защищаюсь, последняя фраза и вовсе развязывает мне руки.
— Да я-то понимаю, — продолжаю отбиваться. — Я рассказал, как все было на самом деле. Не отрицаю факта неосознанного сближения с женой моего клиента, я признаю, что это незначительно выбивается из этических норм, но на данный момент все встречи с Ольгой Извольской сведены к минимуму, а общение если и происходило, то сугубо для выяснения необходимых вопросов касательно аварии, когда мы вынуждены были контактировать. Все остальное я сделал так, как должен был. Как сделал бы любой из вас. Все документы и свидетельства у вас на руках. И даже звонок из страховой компании зафиксирован, его ведь я никак не мог подстроить.
Нападки на меня продолжаются. Мужчины хмуро переглядываются. Ефимова — глава комиссии — задумчиво разглядывает стол, после того как тщательно изучила предоставленные мной письменные объяснения и приложения к ним.
Тут она начинает глухо постукивать оранжевыми ногтями по поверхности стола и переводит пронизывающий взор на меня, оглядывает с головы до ног настолько подозрительно, что пульс мой учащается. Вынесенный комиссией вердикт направится Совету адвокатской палаты, который уже и примет окончательное решение, но оно вряд ли будет кардинально отличаться от заключения комиссии.
Ефимова — ну очень худая дама с впалыми щеками, нездоровым цветом лица, жидкими короткими волосами и ледяной сталью в бесцветных глазах. Она потирает запястье правой руки, как будто ее что-то беспокоит.
— В жалобе сказано, что вы использовали неразглашаемые сведения против своего бывшего клиента. Таким образом вложили козыри в руки адвоката его жены. Можете ли вы доказать обратное?
— А может ли он все это доказать? — удивляюсь я постановке вопроса. — Его домыслы — это полнейший вздор. Кроме того, у него нет абсолютно никаких доказательств. Чем он подтвердит свои слова? Я в свою очередь тоже могу заявить, что он ведет себя как обиженный на жизнь несостоявшийся супруг, а теперь вымещает злобу на любом, кого можно зацепить. Но меня — нельзя. Очень жаль, что среди здесь собравшихся нет адвоката Ольги Извольской, которая уж точно от меня никаких сведений не получала.
— Почему же, — улыбается Ефимова. И к дальнейшим возражениям я оказываюсь не готов. — Она здесь. Я прошу пригласить Марию Миронову, зададим ей пару вопросов. Вы ведь не возражаете, господин Комиссаров?
Напрягаюсь я знатно.
От Маши можно ожидать чего угодно. Я предугадал, но все равно оказался не готов к этой встрече. Обстоятельства отвратительные.
В соответствии с процедурой, Машу представляют. И на вопрос, сообщал ли я Мироновой какие-то сведения, она лишь иронично выгнула бровь.
— Как печально, что вы все сомневаетесь в моем профессионализме и убеждены в том, что без тайной подсказки я дело выиграть не в состоянии!
— Ответьте четко, — настаивает на своем Ефимова.
— Нет, я не получала никаких сведений. Успех этого дела — точный анализ информации. Вот и все. Никаких чудес и заговоров.
Я моргаю, недоверчиво всматриваясь в фигуру Маши. Реально думал, что она извернется, лишь бы меня ударить побольнее. Я именно этого ожидал.
А тут… Достаточно ли будет ее слов? Или новые проблемы вот-вот свалятся на голову?
Глава 36
Делаю лицо бесстрастным, наблюдая за реакцией членов комиссии. Кто-то недоуменно переглядывается. Кто-то дергает бровью в недоверии. Кто-то кусает губы, тщательно обдумывая услышанное. Ефимова потирает переносицу.
Хладнокровие дается мне нелегко. Утомительное ожидание скреплено с внутренним напряжением; мы с Мироновой как две оцепенело застывшие точки в электрической цепи: есть заряд? Нет?
Кто бы мог подумать, что мы снова окажемся в одном силовом поле?
Маша чиркает по мне клейким взглядом. Выглядит прекрасно: деловито, непринужденно, элегантно. Но мне открыто то, что незаметно стороннему наблюдателю: голова слегка откинута назад, подбородок вздернут, словно Маша готова бросить вызов всей комиссии, при этом ладони ее сжаты в кулаки, а грудь вздымается так плавно и медленно: Миронова насильно сдерживает дыхание, вымученно успокаиваясь.
Ее можно понять. Во-первых, она вынуждена открыто принять мою сторону, что ей встало поперек горла. Во-вторых, ее профессиональные навыки и компетентность благодаря сложившимся обстоятельствам теперь стоят под большим вопросом. А это дополнительный повод ненавидеть меня чуточку сильнее. Так что Миронова, может, и хотела бы меня цапнуть побольнее, но она не дура. В ущерб себе этого делать не станет, поэтому оказать мне поддержку она просто обязана.
«Какая ловушка, да, Маша?» — спрашиваю ее одними глазами.
— Олег, — обращается ко мне один из членов комиссии. — Вы понимаете, что ненадлежащее исполнение своих профессиональных обязанностей и порочащие честь и достоинство адвоката поступки влекут за собой должные последствия?
— Естественно, но ничего подобного с моей стороны не возникло.
— Многие из нас видят несоответствие ваших слов и фактов.
— Или просто у моего несостоявшегося клиента разыгралось воображение.
— Ну а как Комиссаров должен был реагировать?! — взрывается Артем Подгорный. Он слывет дебоширом и ершистым задирой. Но это не умаляет его профессиональных заслуг и влияния. — Вести дело Извольского и дальше? Потихоньку доводя его до маразма?! Или он должен был проиграть в угоду женщине? Ну, чтобы не обиделась? Вы сами-то вдумайтесь!
— Вопрос не в этом, Артем Андреевич. Жалоба главным образом подана на разглашение информации.
— Хоть кто-то вам указал на реальную утечку информации? Вам адвокат противоположной стороны открыто заявил, что не было ничего подобного! Чушь какая! По-вашему, Миронова не в состоянии закрыть это дело самостоятельно?! Без подачки не обошлось?!
— Артем Андреевич, — старается мягко, но строго утихомирить возмущенного коллегу Ефимова. — Умерьте пыл.
— Нет, а как каждый из вас бы поступил?! Здесь же и так видно, что жалобу состряпали из того что было! Так на любого из вас можно донести! И каждый даст пояснения!
— А кто открыто расскажет о фактах передачи информации?! — берет слово другой член комиссии — Брановский. Мужичок в годах, он всегда носит только светло-серые костюмы. Даже когда это не соответствует дресс-коду. — Кто докажет, что этого не было! Мы должны исключить возможные прецеденты!
— Кто-то должен доказать виновность Комиссарова во вменяемом ему проступке! Вот и все! И ни одного умельца такого не нашлось! Комиссаров первоклассный адвокат! И даже если бы в его случае действительно имел место сговор, то уж он-то бы сумел прикрыть свою задницу официально! — заливается Подгорный. — А так как у нас ничего, кроме домыслов, нет, за что лишать Олега статуса? На любого пальцем покажи, можно кучу таких жалоб состряпать! Конкретно где? Письма, СМС, запись разговоров, видео? Нет ничего! Потому что записульки вшивые поналяпают как обычно! От работы отрывают! — он рассерженно взмахивает рукой. — Мне лично ясно, что Олег разорвал договор с Извольским, чтобы не создать неприятный инцидент! Но все равно раздули! Ни одного прямого доказательства! А иметь он может, кого хочет, что вы к мужику в постель лезете! Захотел эту, захотел ту! Привет! Жалоба! Конечно, муж недоволен и будет стараться добить как сумеет! Что тут обсуждать-то вообще?! Я по… — приподнимается.
И не успевает он договорить слово «пошел», как Ефимова уже тут как тут:
— Мы все услышали ваше непоколебимую позицию, Артем Андреевич. И примем ее во внимание. Еще кто-то хочет задать вопросы или высказаться?
— Давайте расходиться, здесь все ясно, — предлагает Кротов, член комиссии с морковного цвета волосами. — Обиженный супруг. Это почти как завистливый коллега. Кстати, Олег, а что там за весьма интересные подробности про ошибки в протоколе? Говорите, вы узнали об этом не сразу?