А ещё нужно было провести инспекцию и посмотреть, как обстоят дела на моих двух свечных заводах. Опять же, в армию требуется большое количество свечей. В моём большом поместье, а также и у Картамонова, и в поместьях других соседей, уже насчитывалось порядка пятнадцати тысяч пчелиных ульев, заселенных семьями. Так что сырья для двух свечных заводов хватало. Более чем достаточен был и потребительский спрос. Мои свечи отгружались и в Одессу, и в Киев, и даже доходили до Москвы. Так что я даже подумывал аккуратно вводить керосиновые лампы, чтобы быстро не растратить потенциал свечного производства.
Так что в целом дел было более чем предостаточно, особенно если учитывать моё желание увеличить количество тренировок и усилить их. Хотелось бы, когда буду возвращаться на войну получить пик своей физической формы.
— Прошу простить меня, господа, милые дамы, — повинился я, присаживаясь возле Лизы во главе стола.
— Лизонька, и как ты уживаешься с этим непоседой? — спросила Анастасия Матвеевна у моей супруги.
— Лишь только с Божьей помощью… Только с ней, — философски и с иронией заметила моя жена.
Все присутствующие рассмеялись. А под всеобщее веселье и притуплённое внимание Насти, её отец, мой крёстный, махнул прислуге, чтобы те снова наполнили бокалы. Видимо, сегодня Матвей Иванович решил расслабиться по полной. Так-то Настя всегда следит за своим батюшкой пристально.
Ранее я устроил осмотр Матвею Ивановичу Картамонову у профессора Пирогова. Светило русской медицины и вовсе запретил моему крёстному пить больше двух чарок водки в день. А ещё и строго-настрого запретил курить табак. Да как ему запретишь? Сердце у старика стало сдавать, но норов ещё был. Потому-то я и понял, что совершил ошибку, когда назначал крестного командиром ландмилиции.
— Друзья, тут мой дом, тут моему сердцу спокойно и радостно, — решил сказать тост и я. — Спасибо вам за это. И спасибо тебе, моя любимая жена, что рядом с тобой всегда есть частичка вот этого дома. Ты — та искра, которая заставляет пылать моё сердце.
— Алексей Петрович, вы поэт! — воскликнул один из приглашённых на сегодняшний обед гостей.
Это был ещё один сосед, Павел Аркадьевич Митрохин, который за последние годы очень удачно влился со всей своей семьёй в нашу компанию. Он уже пытается сговорить свою недавно рождённую дочку, чтобы породниться со мной. У меня, правда, это вызывает только лишь улыбку и смех. Всё-таки будущий брак сына моего, Петра Алексеевича, должен двигать семью, род — наверх. А Митрохины, хоть и деятельные помещики, но всё же даже в мерках Екатеринославской губернии чуть дотягивают до середнячков.
Снобизм ли это? Просто, раз я уже добился практически всех своих локальных целей, когда я стал, по сути, главой Екатеринославской губернии (пусть государь так и не решился поставить свою подпись на документе о моём прямом назначении), мне всего этого уже мало.
Я понимал, что если человек не ставит перед собой более высокие цели, достигая их и повышая ставки, он деградирует. Так что психологически я подготавливал себя к той мысли, что после окончания войны должен перебираться в Петербург. Если я сам, а также все мои начинания в ходе войны поспособствуют победе русского оружия и духа, то меня непременно переведут в столицу. Если же победить не получится, то я буду считать всю свою миссию проваленной, и тогда, весьма вероятно, сам стану своего рода Митрохиным, и виды на урожай будут заботить меня куда больше, чем русская внешняя и внутренняя политика.
— Лейтенант Коровкин, отчего же вы молчите? — обратился я к командиру эскадры мониторов.
— Прошу простить меня, ваше превосходительство, — встрепенулся Коровкин.
— Не чинитесь! Кто сидит за этим столом, в полном праве общаться со мной по имени-отчеству, как, впрочем, и с остальными, — сказал я и улыбнулся.
Коровкины были в положении. Маша, в девичестве Садовая, сидела за столом еще до моего возвращения, но ей стало дурно, и она удалилась. Видимо, токсикозы мучают будущую маму. Я всегда, когда бываю в своём поместье или когда Маша приезжала в Екатеринослав, её приглашал к себе в гости.
Первоначально по этому поводу у меня были чуть ли не скандалы с женой. Лиза узнала, что Маша была в прошлом проституткой, и никак не могла не возмущаться тем, что я уделяю Марии Александровне толику своего внимания. Однако я своего решения менять не стал, а Маша умела понравиться почти любому человеку, и скоро всё наладилось. Елизавета Дмитриевна и Мария Александровна не стали подругами, но Лизонька стала терпимее относиться к Маше.
— Дамы, господа, позвольте ненадолго украсть Алексея Петровича, — деловитым, чуть ли не приказным тоном сказала Анастасия Матвеевна. — Нам нужно недолго переговорить о делах Фонда Благочиния.
— Настёна, крестник только пришёл, а ты его уже забираешь, — пожурил свою дочь Картамонов. — Вот выпьем — тогда и пойдёте.
Настя скривилась, скорее, не на то, что отец её одёрнул, а на то, что он сегодня, видимо, твёрдо решил напиться. Но промолчала. А вот дома, уверен, она выскажет всё папеньке. Настена держала в узде и отца, и своего муженька.
Впрочем, обоим, кажется, это шло на пользу.
— Вот бумаги о том, что удалось собрать со всех наших соседей, — деловым тоном сказала Настя, когда мы с ней уединились в моём кабинете.
Настя сама взяла на себя роль, если можно так сказать, регионального распорядителя Фонда. Она ездила по всем нашим соседям, собирала всё то, что могло бы в будущем пригодиться для армии, включая и непосредственно деньги.
— За последнее время я снискала успех на поприще пополнения Фонда Благочиния. Как только стало известно, что ты, Алёша, можешь стать губернатором Екатеринославской губернии, а ныне исполняешь эту роль, многие стали приезжать в наши с батюшкой имения, сами везли и деньги, и солонину, и даже коней с телегами, — усмехнулась Настя.
Не сказать, что все наши соседи в значительной степени наполняют Фонд, но и той помощи, которая стала поступать в последнее время, оказалось немало. Можно сокрушаться, что это не искреннее вспомоществование нашей армии, а попытка угодить мне да задобрить. Но какими бы мотивами ни руководствовались люди, главное, что мне уже есть с чем возвращаться в армию и радовать интенданта Затлера.
Шесть дней в поместье прошли как один день. Я тренировался, проводил инспекции своих предприятий, подсчитывал, сколько выжато масла из подсолнечника, анализировал увеличение поголовья крупного рогатого скота, многое другое делал. Немало внимания я уделял и своей супруге. Мы гуляли в лесу, даже пробовали заниматься сбором грибов, однажды даже и рыбачили. Лиза уверенно подсекала и дважды вытащила карпов.
Но большую часть времени я всё же проводил в тренировках. Я сам прибыл с сотней бойцов, а в поместье стали стекаться мужики, которые хотели попытать счастья и попробовать пробиться в мой полк. Кто-то воспылал патриотизмом, когда была объявлена война османам. Иные хотели стабильных, пусть и сопряжённых с опасностью, заработков. Так что ещё приходилось проводить отсев из тех почти двух сотен соискателей на место в полку. Казаки, если прибывали, конечно, оказывались вне конкуренции.
— Срочно собирайся! — рано утром, когда я уже вышел на пробежку, но сразу же вернулся домой, я стал тормошить спавшую Лизу.
— Что случилось? — спросила сонная супруга, полночи, будто заразившись от Маши, страдавшая дурнотой.
Увидев мою решительность и то, что я стал сам, не дожидаясь прислуги, складывать, а вернее, просто-напросто кидать вещи в чемоданы, Лиза подобралась и резко встала.
— Прошу только не волноваться, уже всё хорошо… — сказал я и понял, что эдак будет только волнительнее моей беременной жене.
— Что случилось? С Петей что-то не так? — всполошилась Лиза, тоже хватаясь за вещи.
И все-таки материнское сердце — это нечто метафизическое.
— Ты, как всегда, права, Лиза, но всё уже хорошо, — повторил я. — Похитили Петю, но Мирский быстро его нашёл и отбил.