— Я, прежде всего, тот, кто может вам помочь забыть о Шабарине и занять его место, — резко сменив интонацию на жёсткую и беспринципную, сказал Эдвард Джон Уэлскимби.
— Пусть так! Однако ж есть вопрос, — постаравшись встать потвёрже на ноги, произнёс Мирский. — Если я не соглашусь, вы собираетесь меня убить?
Он неловко ткнул в гостя пальцем, тем выдавая, насколько им уже владело горячительное.
— Под обшлагом пиджака у вас шабаринская кобура, наверное, с шабаринским револьвером? Я знаком с этим оружием, сам принимал деятельное участие, стремясь наладить его производство, — стараясь не проявить испуг, сказал Мирский, явно слукавив.
На самом деле Святополк Аполлинарьевич мало принимал участия в организации какого бы то ни было производства. Он долгое время оставался всё тем же ключником, у которого были отмычки от многих дверей чиновников, поэтому главное участие Святополка в том же производстве заключалось в том, что он освобождал путь для Шабарина, дабы Алексей Петрович мог быстрее уладить те или иные проблемы, связанные с бюрократией и нежеланием некоторых чиновников что-либо делать.
Впрочем, если учитывать это как вклад, то, наверное, Святополк имел право считать себя причастным к производству, в том числе и револьверов.
— Обойдём, господин Мирский, разговор об оружии, украденном у Англии. И да, я тот, о ком вы подумали. Между тем, вы некогда рассказывали мне о своих тревогах и переживаниях, жаловались, как незнакомому человеку, словно изливали душу на исповеди. И я пришёл вам помочь. Но только в жизни не бывает такого, чтобы помощь приходила бесплатно. Не извольте беспокоиться, для вас оплата будет сущей безделицей в сравнении с тем барышом, какую сулит вам наше общение, — почувствовав, что ухватил Мирского словно бы за рукав, английский шпион спешил продолжить разговор, чтобы прибрать в свой кулак и лацканы, и плечи — и схватить Мирского за шею, чтобы удержать этого чиновника, даже если он решит куда-то дёрнуться.
Дело будет сделано.
— Если у меня будет доступ к определённым документам, то мы вместе с вами можем состряпать свидетельство, что Алексей Петрович сотрудничал с мерзопакостными англичанами. Да, здесь я могу так сказать, чтобы было образно и понятно. Мне многое прощается, кроме провала. Так что можно, например, написать, что Шабарин продал Англии чертежи своих изобретений, переделанный и улучшенный штуцер системы «Энфилд», который только-только стал изготовляться в Луганске, ну и револьверы, — сделал первое предложение английский шпион.
Святополк прекрасно понял, о чем идёт речь. Если бы англичанин сразу же предложил убить Шабарина, то это могло бы отпугнуть статского советника. А так…
Ведь это получалось, что можно состряпать обвинение на Шабарина, и обвинителем которого выступит не кто иной, как сам Святополк Аполлинариевич Мирский. И тогда многое становилось бы на свои места. И светлейший князь Воронцов сразу бы обратил внимание на Мирского, разоблачившего преступника. И имя Шабарина было бы напрочь опозорено, как и многих из тех, кто был с ним связан.
— Но… тогда под следствием окажется много других людей, — размышлял Мирский вслух. — На долгое время, пока идёт следствие, будут допрашивать людей, которые занимаются в том числе и производством оружия. У Шабарина дружеские отношения с директором Луганского завода, господином Фелькнером.
— Безусловно, Луганский завод получит серьёзнейший удар, директора этого производства заподозрят в пособничестве Англии. Ведь не составляет особого труда создать некие бумаги, по которым Луганский завод будто бы продаст английским войскам — контрабандой, конечно — новейшее вооружение, коих в русской армии острая нехватка, — англичанин улыбнулся. — Видите, мой друг, я с вами предельно откровенен. Я добьюсь своих целей, вы добьётесь своих. На этом мы расстанемся, и я даю вам слово джентльмена, что, когда под вашим чутким руководством все производства вновь заработают, и в русскую армию начнет поступать новое вооружение, я не вспомню о нашем договоре, искренне буду считаться вашим врагом, но не раскрою все карты.
Святополк Аполлинарьевич Мирский, статский советник и временно исполняющий обязанности губернатора Екатеринославской губернии, потянулся к шкафчику, где ещё должна была стоять одна бутылка французского коньяка. Однако опомнился, понимая, что ещё один бокал этого достойнейшего напитка способен помутить разум. А теперь Мирскому нужен был разум, как никогда ранее.
Но не заметил, что эту ясность он уже утратил.
— Меня смущает, однако, в вашем предложении… Я хотел бы… хочу иметь у себя в любовницах жену Шабарина. Если я стану главным могильщиком вице-губернатора, то единственное, что останется у меня… цели я не достигну, — опомнился Мирский.
Эдвард Джон внутренне поморщился. Да, он знал об этой страсти Святополка. Процесс вербовки он прорабатывал заранее, уже предполагая и зная, на какие болевые точки русского статского советника стоит воздействовать.
И как англичанин ни крутил ситуацию, всё равно получалось, что для Елизаветы Шабариной Мирский становится врагом. А в работе с такими людьми, которые уже преисполнены завистью и ненавистью, при этом еще и не удовлетворены в общении с женщинами, вопрос похоти может стоять и вовсе на первом месте.
— Хотите быть героем для миссис Элизабет? — словно бы в насмешку назвал он Елизавету по-английски. — А что ж… давайте вы спасёте её сына? — после некоторой паузы сказал англичанин.
Глава 17
Дом, милый дом! Всё-таки у каждого должен быть тот уголок, куда он может вернуться, где он будет чувствовать себя в полной душевной и физической безопасности. Я хотел бы видеть подобное место Силы в своём поместье. И в чём-то это и вправду так, но… лишь частично. Как и многое в жизни, уютный уголок на небольшом клочке земли недалеко от Луганска, вблизи речки Самара, оказывается не таким уж и волшебным местом. Да, тут хорошо, красиво, душевно, но есть те, кто так и норовит кинуть коровью лепеху в это белоснежное, вкуснейшее молоко.
И теперь мне нужно было увидеть того, кто кидается лепехами и нарушает идиллию моего места Силы.
— Приведите его в чувство! — потребовал я, когда спустился в один из оружейных складов.
Дружинники поместья начали хлестать по щекам, казалось, полумёртвого мужика, лежавшего на полу в складском помещении. Не озаботился я строительством в своём поместье тюрьмы или какого-нибудь подходящего для допросов места. Так что приходилось использовать оружейный склад, который был частично построен под землёй, в виде большого и просторного погреба. Сюда мы его отнесли, чтобы крики не разносились по округе.
— Кто таков? — ровным тоном я спрашивал мужика.
Я уже знал и кто он такой, и почему здесь. Нужно было лишь проверить правдивость тех протоколов, что я читал уже через полчаса, как прибыл в поместье. Мало ли, и мои люди, чтобы выслужиться, запытали не того человека да выдумали на его небылицы? Ведь в то, что рассказывал пленник, даже мне с трудом получилось поверить.
Вот я и спрашивал. Спокойно и почти вежливо. Однако реакция, которую проявлял пленник, была резко противоположной тому, насколько мягко я говорил. Распоясалась моя охрана, замордовали мужика до того состояния, когда он трясётся и боится оторвать от пола глаза. Впрочем, пытать нужно ровно до того момента, пока из уст пленника не польется песня. Это сугубо рациональный подход к делу.
Но я спустился на склад не для того, чтобы являть милосердие и добро, я собирался посмотреть на бандита, убедиться в том, что охрана поместья не написала чего лишнего в протоколе дознания.
— Кто приказал твоей банде сжечь мои мастерские? — спрашивал я.
— Я не хотел, это всё Колыван, он договаривался с тем господином, — отвечал бандит. — Это Колыван, барин, он, это только он. Отпустите, закатовали меня. Я же все сказал.
Дрожали не только губы мужика, разбитые в кровь, он весь дрожал, съёживаясь от страха, бормоча сложно воспринимаемые слова. Прятали свои глаза и дружинники. Тот факт, что поджог почти состоялся, что бандиты чуть не убили моего главного оружейника в поместье, Козьму, нынче ещё едва пришедшего в себя после ранения, говорил не в пользу правильной и слаженной работы охраны поместья.