Михаил Девятаев не был морским летчиком. Летать над морем, над безбрежным пустынным пространством, где дорогу не покажет «ни камень, ни крест», как поется в известной песне, это особое пилотское искусство. Девятаев им не обладал, но все же летел – без штурмана, без карты – «по солнцу». Выбора не было, как не было и дороги назад…
Право, все величие его подвига, всю остроту его риска я осознал не за столом рабочего кабинета, а там, в воздухе, над морем, на борту самолета-разведчика.
Незабываемое утро вылета на морскую разведку… В лесу кричала иволга. Из открытого окна плывет мелодия телевизионной сводки погоды. И только неровный гул, слышный с аэродрома, да обрывки строевых песен, доносящихся из-за перелеска, напоминают о том, зачем существует в здешних болотах городской оазис.
Через пять минут экипажи, выстроившиеся под крестами винтов, сменят морские фуражки на шлемофоны, займут свои места в самолетах.
В разведку как в разведку, разве что еще парашюты, надувные оранжевые жилеты да термосы с чаем, подкисленным апельсиновым экстрактом.
– По машинам!
Выруливающий перед нами самолет на секунду заслонил хвостом солнце.
Плавно и прочно замкнулся в днище входной люк с зарешеченным иллюминатором.
Пальцы командира корабля забегали от тумблера к тумблеру, от кнопки к кнопке – так бегают руки органиста по многорядью клавиатур. И самолет, точно огромный орган, отозвался мощным рокотом. Месса для двух воздушных винтов и двенадцати поршней…
Легкий звон турбин перерастает в шипящий свист, свист – в вой, вой – в рев, рев – в грохот… Изнемогая от собственной мощи, воздушный гигант выруливает на старт, подрагивая, как осаженный конь, на стыках бетонных плит. Миг перед разбегом. Отпусти тормоза его колес – и он с места прянет в небо. Но вот грохот турбин пронизывает тонкий, почти ультразвуковой свист; легкий рывок – и мы катимся по бетонке. Взлетная полоса уносится назад, все убыстряясь и убыстряясь… В считаные мгновения жизни дано человеку испытать столь упоительную скорость, еще не оторвавшись от земли. (Девятаев при своем взлете испытывал совсем иное чувство – чувство надвигающейся опасности: его взлетная полоса обрывалась над морем.)
Резкий толчок – и тряска переходит в плавный полет.
Я устроился в самом конце самолетного носа, в прозрачном обтекателе штурманского отсека. Ноги в кабине на глухом полу, а тело распростерто над застекленной бездной. Радостно и жутковато смотреть вниз, не видя никаких приспособлений для полета. Аэрофлотовскому пассажиру неведомо это головокружительное зрелище – наплывающая на тебя Земля. Да, это именно Земля: горизонт открывается не линией, а дугой – зримой выпуклостью планетного шара. Кроме летчиков-высотников так видят землю только космонавты. Но у меня преимущество: из моего прозрачного колпака обзор не ограничен никакими иллюминаторами, я вбираю в себя столько пространства, сколько могу охватить взглядом.
Поджимаю ноги и вдруг замечаю, что стою на коленях перед заснеженными лесами, перед деревянными северными городами, где «мостовые скрипят, как половицы», перед невидимыми отсюда людьми. Торжественный восторг подступает к горлу – вот бы где принимать присягу!
Море с нашей высоты выглядит взморщенным голубым киселем. В тени облаков оно темно-синее. А вот и первые льдины. Очень скоро голубое исчезает под белым – пошла сплошная заснеженная равнина. Балтика еще не освободилась от зимнего ледяного покрова. Видел ли Девятаев льдины тогда – в феврале 1945-го? Теперь не спросишь. Но, наверное, видел. Море в этих широтах освобождается ото льда, наверное, в марте – апреле.
Кстати говоря, поначалу Девятаев планировал свой полет на март. Но происшедшие события ускорили его.
В полдень тревожно замигал прибор, предупреждающий о приближении чужих истребителей. Майор Харламов трясет меня за плечо:
– Готовь кинокамеру. Сейчас пожалуют… Экипажу усилить осмотрительность!
Командир корабля выключает автопилот и переходит на ручное управление. Мало ли какой маневр понадобится совершить в следующую секунду?
Две точки в густой синеве растут, светлеют и, наконец, взблескивают на солнце – истребители настигают нас. Наш стрелок-радист на всякий случай разворачивается в сторону хвоста, из-под которого жалом скорпиона торчат стволы скорострельных пушек.
– «Фантомы»!
Красноперые остроносые машины идут вровень с нашими крыльями. Их треугольным силуэтам, печально известным в небе Вьетнама и Камбоджи, Лаоса и Синайского полуострова, не нужны опознавательные знаки. Они уже сами по себе – клейма агрессии.
Юркие и совсем небольшие – одним нашим крылом можно накрыть две-три такие машины, «фантомы» похожи сейчас на хищных пираний, которые вьются возле огромной рыбины и никак не могут к ней пристроиться. «Фантомы» то зависают над нашей машиной, то выплывают откуда-то из-под самых винтов. Им легко продолжать эту опасную игру: под боком родная база. Нам же, случись что, тянуть до своей земли тысячи миль.
Харламов снова включает автопилот: машину надо вести «по ниточке». Правый пилот слегка нервничает – руки на штурвале, в любую секунду он готов взять управление на себя, отвести машину от удара. Командир же корабля вытаскивает из-за подлокотника газету и хладнокровно разворачивает: дескать, дела ему другого нет, как по сторонам глазеть. Летчик «фантома», бородатый негр (его хорошо видно сквозь фонарь), понимает этот жест по-своему и показывает нам сквозь стекло обложку с голливудской красоткой.
«Фантомы» ушли. Но это только кажется: просто они взяли очень большой угол расхождения.
Однажды подобные игры привели к тому, что «фантом» все-таки задел советский самолет, тяжело повредил ему крыло. О том, какой ценой стоило командиру корабля подполковнику Свиридову привести машину на родной аэродром, рассказ особый…
А ведь и у девятаевского самолета крыло было пробито зенитным снарядом. Об это ему кричал Кривоногов: «Дыра в правом крыле. Больше метра!» – а сам завороженно следил, как с закрылков срываются комочки горючего. Пробоина захватывала краем баки третьей топливной группы. Короткое замыкание – и…
Чем дальше удаляемся мы от прямой, ведущей на аэродром, тем чаще попадается на глаза красная рукоять выброса спасательных плотов. Вспомнился совет начальника парашютно-десантной службы: «Приводнившись, парашют не бросайте, в резиновой лодке он, даже мокрый, хорошо защищает от ветра». Я слушал его, улыбаясь: если еще вчера ты втискивался в вагон метро на «Маяковской», то в завтрашнее плавание по океану на резиновой лодке верится очень слабо. В конце концов, Ален Бомбар переплыл океан и без парашютного шелка…
Мы пробиваем облачный слой с такой скоростью, что кажется, за нами в белой пелене должна остаться рваная дыра.
«Цель»! Она открылась сразу, как только мы прошили последнее облако. В