В ту минуту ему подумалось, что Сергей Павлович Королев был одиннадцатым членом его бессмертного экипажа. Подумалось, что они вместе проделали тот немыслимый воздушный путь с острова Узедом, только одному выпал Байконур, а другому – Казань…
А потом был под большим портретом Королева. Столы ломились от яств. Соседом Девятаева оказался пожилой врач. Познакомились. Помянули.
– И что же кремлевские врачи такого человека не спасли? – с горечью спросил Девятаев.
Врач ответил не сразу – после хорошей стопки коньяка:
– Спасли бы… Но интубацию не смогли сделать.
– Почему?
– Надо было в рот кислородную трубку вставить, а у него челюсти до конца не открывались. Ему в тюрьме на допросах обе челюсти сломали. Срослись неправильно…
Девятаев горестно крякнул:
– Эх, ну ладно, меня били… Но чтоб такого человека истязать?! Это ж кем быть надо?!
Он налил полный стакан коньяка и опрокинул его. Забыть! Все забыть: и фильтрационный лагерь, и протокол № 221, и протокол № 222… Да разве такое забудешь? Но ведь была, была та польская деревушка Голлин, где он посадил свой трофейный «хейнкель», и были слезы радости на впалых щеках его товарищей.
Эх, родился бы у него третий сын, назвал бы Сергеем…
Прощай, Палыч!
Глава четвертая
Пролетая над гнездом кукушки…
Мне трижды довелось пролетать над теми местами, где проходил маршрут Девятаева, – над Балтикой, мимо острова Узедом. И каждый раз возникали одни и те же мысли: А ведь Девятаев летел именно здесь, мимо этих островов, вот только судов внизу было меньше.
Веками люди рвались в небо, пытались подняться в него с высоких башен, не догадываясь, что путь в поднебесье ведет с полей. С летных полей.
Самый памятный, самый приближенный к девятаевскому полету был у меня вылет на самолете-разведчике дальней морской авиации «Ту-95 РЦ». Вот когда проняло, когда многое стало ясно, когда небо в тебя (или ты в него) проникло целиком и безраздельно…
Легендарный Ту-95, созданный по заданию Сталина как межконтинентальный бомбардировщик, был принят на вооружение ВВС СССР в 1956 году и все еще служит в Воздушно-космических силах Российской Федерации. Беспримерное авиационное долгожительство! И беспримерны рекорды для винтовых самолетов, поставленные этим воздушным гигантом. Ту-95— самый скоростной в мире самолет с винтовым двигателем, его четыре движка позволяли ему пролететь без посадки свыше 30 тысяч километров. Михаил Девятаев, безусловно, знал о таких машинах, но полетать на них ему не довелось. Хотя когда я в шутку спросил, смог бы он поднять такую махину в воздух, он улыбнулся и сказал:
– Если бы при таких обстоятельствах, как в феврале сорок пятого года, наверное, смог бы!
Слава богу, что аэродром дальней авиации Кипелово, что на родной вологодской земле, ничем не напоминает аэродром в Пенемюнде. И время, несмотря на разгар холодной войны, вполне мирное…
С погодой повезло. Видимость, как говорят летчики, – «миллион на миллион».
Вон там, слева по борту, медленно, словно тяжелая баржа, проплывает плоский лесистый остров Узедом, второй по величине остров Германии. И, наверное, самый таинственный в европейских водах.
Давным-давно, еще школьником, видел я фильм, в котором герой, спасающийся от врагов на самолете, забивается в одноместную кабину под ноги летчику. Кадр настолько зримо передавал гнетущую тесноту, что представление о замкнутом, давящем пространстве и сейчас еще вызывает во мне судорожную попытку высвободиться неведомо из чего.
Полет на дальнюю разведку длился очень долго. В конце концов стало клонить в сон. Я не посмотрел тогда на часы, потому что посчитал приступ сонливости минутной слабостью. К тому же приступ этот был настолько сильным, что поднять руку и сдвинуть рукав казалось делом немыслимой трудности. Видимо, это случилось довольно давно, потому что, когда я уговорил себя прилечь на полчасика (иногда это помогает снять сонную одурь), щека заскребла о шинельное сукно щетиной, отросшей уже в полете.
Я лежу в узком проходе между пилотскими креслами на своей шинели и дышу через кислородную маску. Подо мной ролик-эскалатор. Его ребристая резиновая лента подвозит обитателей головной кабины к нижнему люку в том случае, если кто-то ранен, обездвижен, а машину, подбитую в бою, нужно срочно покинуть. Дальше сработает парашютная автоматика… Лежать на таком ложе неуютно уже от одной мысли, что кто-то случайно может нажать пусковую кнопку транспортера. Знаю, что никто не нажмет, но все-таки… Перед самыми глазами – ступня правого пилота в черном ботинке. Наверное, вот так же лежал на полу бомбового отсека «Хейнкеля-111» кто-то из десяти беглецов и мучительно гадал: долетим или не долетим?
Однако клонит в сон не только меня… Что-то уж очень неподвижны оба пилота. И веки у командира опущены слишком низко. И кисти его как-то безучастно покоятся на черных рукоятях. Ну конечно же! Это не руки покачивают штурвал, а сам штурвал качает их! Я привскакиваю. Сна как не бывало.
– Товарищ майор!..
К счастью, крик тонет в гуле турбин. Майор Харламов, задрав голову, переключает на верхнем приборном щитке тумблеры. Вот он снова опускает руку на штурвал и замирает в прежней позе. Сон, развеянный внезапным приступом страха, наваливается с новой силой. Но теперь я знаю, как с ним бороться. Надо все время чем-то будоражить себя, подхлестывать любыми эмоциями – страхом, стыдом, восторгом… Да-да, и восторгом тоже! Он совсем еще свеж, и чтобы вызвать его, нужно вспомнить лишь самое начало полета, то, что было утром…
А утром был затерянный в болотах аэродром. Березы обступали стоянки, и над кронами высились серебристые вертикали с огромными, в размах человеческих рук, звездами. Краснозвездные кили, составленные один к одному, сливались в сплошную гребенку, конец которой уходил к синеватой кромке леса.
Бой начинается с разведки. Чтобы отыскать где-то в океане корабли «противника», определить их мощь, курс, координаты, поднимутся сейчас с исполосованной шинами бетонки два самолета.
Они стоят расчехленные и почти голубые от отраженного в плоскостях неба. Мощные крылья закинуты назад, как руки конькобежцев; узкие стремительные тела, хорошо развитое оперение – все выдает в них выносливых летунов.
Если представить работу людей, подготовивших этот вылет, в виде пирамиды, то в основании ее сольется труд механиков и синоптиков, политработников и медиков, шоферов спецмашин и связистов, буфетчицы, наконец,